- Вот именно. Что в этом хорошего?
- Помоги мне, док, пожалуйста.
- Знаете, на данный момент большинство врачей прописали бы вам большие дозы антидепрессантов, плюс годы психотерапии. Антидепрессанты, конечно, заставили бы ваc сотрудничать с остальным миром; слепое согласие с состоянием человека. Психотерапия была бы в значительной степени бессмысленна в вашем случае, но она помогла бы хорошему врачу расплатиться с любыми непогашенными долгами.
- Ты предлагаешь, чтобы меня качали наркотиками до конца моей жизни?
- О, нет, нет. Bы - умный человек. Вам нужна иллюзия. Вы осознаетe необходимость этого. Что помогло бы всем нам осознать, что мы находимся в бесконечном цикле, который не прогрессирует и не регрессирует независимо от нашего вклада, который не служит никакой очевидной цели, кроме как продолжаться вечно? Скажите мне, что нам даст это знание? Все, что вам нужно, - это некоторая помощь в поиске пути назад к фантазии, и для достижения этой цели существуют гораздо более мощные лекарства, чем фармацевтическое разнообразие.
Хемингуэй однажды описал религию, экономику, патриотизм, сексуальные отношения и радио, как "Опиум для народа". Они усыпляют разум ложным чувством безопасности и самодовольства, своего рода интеллектуальной летаргией. Они возвращают нас в мир грез, где жизни обмениваются на клочки прямоугольной зеленой бумаги с изображениями мертвых президентов на них. Религию, патриотизм и экономику мы уже отбросили. Ну, на самом деле, мы никогда не освещали патриотизм. Как вы относитесь к своей стране?
- Я - анархист.
- Очень жаль. В любом случае, это подводит нас к половому акту. Это не сработает. Номер один, потому что вы действительно не можете делать это так часто, и попытки делают вас слишком зависимым от других. Когда упругие груди и тугие попки становятся вашей единственной причиной для жизни, одна одинокая ночь может привести вас к самоубийству. Мы бы не хотели, чтобы вы перешли от депрессии к отчаянию. Отчаявшиеся люди совершают отчаянные поступки. Кроме того, опыт почти никогда не сравнится с жаждой этого опыта. Bы бы очень скоро разочаровались в этой поездке.
И, наконец, есть радио. Часы беззаботных развлечений. Никаких размышлений о жизни, смертности или значимости личности. Никакого действия или взаимодействия. Только ты в своем диване, мягко массируемом радиоволнами, пока твой разум не станет пассивным и готовым принять любую брошенную в него иллюзию. Будь то мужчины в красно-синих трико, несущиеся по небу, или белые мальчики, поющие соул-музыку. Через несколько часов после этого смысл жизни становится менее важной проблемой, так как просто следует ему, гармонизируясь с ним и раскачиваясь в его ритмах вместе с остальными овцами.
Теперь, если радио - это "Опиум для народа", то телевидение - это героин; необрезанный и белый фарфор! Я предлагаю вам взять отпуск с работы и купить себе большой широкоэкранный телевизор с пультом дистанционного управления, спутниковую тарелку, видеомагнитофон, DVD, гору кассет и погрузиться в коммерческую реальность.
Шесть лет спустя...
В то утро он проснулся, как просыпался каждое утро со времени своего последнего сеанса терапии, на диване. Он некоторое время смотрел на экран телевизора так, как смотрел бы подросток на мисс Америку, если бы она сидела прямо напротив него, затем встал и выключил его. Он не потрудился принять душ, переодеться или даже почистить зубы. Он зашел в ванную, расстегнул ширинку, помочился в раковину (унитаз был сломан) и улыбнулся в зеркало на дверце аптечки.
- Как песок сквозь песочные часы - это дни нашей жизни, - сказал он.
Он помолчал секунду, пытаясь вспомнить свое имя, кто он такой, откуда пришел. Образы мелькали в его голове, и он отчаянно пытался ухватиться за один из них и расшифровать его. Его память теперь представляла собой калейдоскопический монтаж звуковых и видеоизображений. Он не помнит ни матери, ни отца, хотя и предполагает, что они были совсем не похожи на Клэр или Хитклифа Хакстебла[14], иначе он не оказался бы таким неприспособленным. Он считает, что его семья была больше похожа на семью Брэди или Партриджей; все они носили улыбки, прикованные к их лицам, скованные челюстными мышцами, вынужденные удерживать это неестественное положение в течение целых эпизодов, как какой-то извращенный ритуал рабства. Вот почему он ненавидит видеть, как люди улыбаются, и, вероятно, поэтому он сам так много улыбается. Работает в семье, как он предполагает.