Стоя посреди тротуара, пока толпа клубилась вокруг, я посмотрел на этого человека со смешной брошюркой и тут же почувствовал себя отделенным от всех вокруг. У них были раковины намеренного и добровольного невежества, убеждений без доказательств, и в их глазах, подобно слепящему свету, сияла вера, не пропускавшая ни единого контраргумента. И за несколько ударов сердца, за время, которое понадобилось моим губам, чтоб породить один разрушительный, освобождающий вопрос, я свою раковину утратил, свет погас в моих глазах. Я мог видеть все, и меня это ужасало.
Я уже пропалывал свой разум, отсекая все убеждения острым лезвием знаний, позволяя им выпасть обратно в эфир, из которого они пришли. Я был парализован, поглощен размахом этого действа. Мой ум мчался по обширному складу убеждений и воззрений, как газонокосилка, и немногое устояло перед его натиском. Я помнил, как читал в колледже Декарта. Вспомнил его формулу "знание = убежденность". В том, что может быть подвергнуто сомнению, уверенности быть не может, а потому это не знание. Я обнаружил, что практически все вызывает вопросы, сомнения, опровержения. И неизбежно зашел в тот же тупик, что и Декарт: "Cogito ergo sum". "Я мыслю, следовательно, я существую". Я мог быть полностью уверен в существовании себя самого, но не в существовании любого другого существа или предмета.
Из этого факта родилось заключение, атаковавшее саму мою волю к жизни. Я обнаружил, что все, что я считал хорошим и правильным, покоилось на фундаменте надежд и страхов, предрассудков и фантазий. И я стоял там, как придурок, повторяя пару идей, возникших из пепла всех остальных.
Ничто не вечно. Ничто не гарантировано. А значит, и делать ничего не стоит. Но тогда… и не делать что-то смысла нет. Если не существует ничего, кроме меня, да и сам я эфемерен, то все стремления глубоко бесцельны. Зачем удерживаться от чего бы то ни было, если любые действия в конечном итоге бессмысленны? И какого черта мне волноваться о спасении проклятого Колокола Свободы?
В центре этой суетливой толпы работающих с девяти до пяти, спешащих пожрать масляной, жирной пищи, пока не закончился перерыв на обед, я застыл, пораженный силой собственного скептицизма. Внезапно их смешные движения стали непереносимым оскорблением всему разумному.
Как могут они продолжать это бессмысленное мельтешение, эту неустанную борьбу за обладание удобствами этого абсурдного существования?
Я не мог найти разумных доводов в пользу следующего вздоха, и, не будь это действие рефлекторным, я умер бы от удушья прямо на месте. Похоже, все устремления человека вели к одному финалу, уничтожению, так зачем мне делать хоть что-то, если завоевателя мира постигнет та же награда, что и человека, который заперся в квартире, проводя дни перед телевизором? Если не важно, какую славную главу вы вписали в книгу жизни, - смерть является точкой в конце предложения, не просто заключающей, но и стирающей все, что ей предшествовало? Если на вашем компьютере нет кнопки "сохранить" и в миг, когда вы закончите набирать, жизнь дернет за рычаг и все набранное будет стерто?
Я чувствовал, как паника нарастает, когда парень снова спросил меня:
- Пожертвуете на спасение Колокола Свободы?
- С чего мне желать спасти клятый Колокол Свободы?!
Для меня в этом не было смысла. Это был один из тех поступков, что мы совершаем, считая, что обязаны. Я едва мог найти причину и себя-то спасти. И в этот краткий миг ясности "почему?" стало "почему нет?".
Импульс к насилию, бурливший во мне, был противоположен всему, что я позволял себе чувствовать прежде. Внезапная и изнурительная экзистенциальная тревога, поглотившая меня от его глупого вопроса, уступила мизантропичному нигилизму, ненависти ко всем созданиям, живущим и дышащим под властью той же дихотомии. И так отчаянно цепляющимся за жизнь, которую неизбежно потеряют. Я хотел пробудить их всех. Этот мелкий баран с его брошюрами и флаерами стал бы моим первым обращенным.
Я врезал ему еще до того, как решил это сделать. Мой кулак столкнулся с его челюстью с влажным, мясистым "Шмяк!", и его колени задрожали, но он не упал. Разочарованный, но возбужденный, я заехал ему по кумполу хуком слева, так что глаза заплясали в черепушке, как мячики. Он ударился о бетон с такой силой, что череп треснул, и кровь забила из раны фонтаном. Все, как могли, старались не замечать, как я тащил его в переулок. Когда я начал срывать с него одежду, было несколько слабых протестов, но никто не решился вмешаться настолько, чтобы попытаться меня остановить, рискуя опоздать на работу. Я слышал, как несколько сотовых звонят в 911 и люди поспешными шепотками описывают то, что я пытался сделать с потерявшим сознание активистом, попутно стараясь вспомнить, на какой они улице.