– Но ведь даже если я уговорю папу повернуть караван, мы не доберемся до города к этому сроку! – сорвались у нее с губ полные отчаяния и ужаса понимания своей беспомощности слова.
– Нет.
– Это так больно: знать, и быть не в силах ничего изменить… – она шмыгнула носом, провела ладонью по лицу, прогоняя готовые зажечься в излучинах глаз слезы, в то время как разум, даже понимая всю свою слабость, продолжал искать нечто…
Нечто, что было способно помочь, отогнать от сердца боль. – А если ты построишь ледяной мост, ну тот, что сокращает расстояние? Мы могли бы быстренько сходит в город, предупредить его… А еще лучше его родителей. Пусть запрут его в тот роковой день дома. И ничего не произойдет. Он будет жить…
– Они не станут ничего изменять. Оплакают его еще при жизни, и все.
– Но почему?!
– Потому что судьба определяется не людьми, а богами. И каждый, кто пытается идти против нее, гневит небожителей, которые накажут не только виновного, но и весь его род.
– Так думают люди, но не ты! Ты ведь тоже бог! Ну почему, почему ты не вмешиваешься? Не хочешь ссориться с сестрой и ее помощниками?
– Дело не в этом.
– Тогда, в чем? Или ты согласен с тем, что заставляет Их так поступать? – на этот раз ее собеседник едва заметно кивнул. – Но почему?! – она никак не могла этого понять! Ведь Шамаш всегда был таким… Таким… Небесным воином, готовым сражаться за жизнь любого смертного. Почему же на этот раз все иначе?
– Это не просто объяснить, малыш…
– И, все же, попытайся! – упрямо настаивала на своем Мати, считая себя не просто вправе, но обязанной разобраться во всем. Хотя, надо признать, ее мало беспокоило происходившее. В конце концов, тот паренек хоть ей и понравился, но был совершенно чужим, далеким и вообще остался так далеко позади, словно уже в прошлой жизни. И, потом, смерть непрошедшего испытание легка. Ведь его, невинного в глазах богов, ждет всего лишь перерождение, а что плохого в том, чтобы родиться еще раз? Другое дело странное поведение Шамаша. Ей было нужно, просто необходимо разобраться.
– Любую судьбу можно изменить, переделать, провести заново с самого настоящего.
Все дело в том, что каждое даже самое незначительное вмешательство на одну благую судьбу дает сотню отражений в зеркале беды.
– Ты имеешь в виду, что, стремясь помочь, можешь сделать только хуже?
– Да.
– Но как? Прости меня за то, что я так надоедаю тебе со своими глупыми расспросами, – быстро, боясь, что собеседник прервет ее, не давая ему вставить ни единого слова затараторила она. – Конечно, я должна просто поверить тебе, ведь ты всегда говоришь только правду. Но… Я сама не знаю, почему, но зачем-то мне нужно все понять самой, знать наверняка, так, чтобы больше никогда-никогда не усомниться в истинности этой правды. Ты… Ты ведь не случайно заговорил об этом, да? Ведь если бы ты не хотел, то не стал бы…
– Да, малыш. Я специально завел этот разговор.
– И со мной, и с отцом?
– Да.
– А потом станешь говорить об этом и с другими? – с одной стороны, ей не хотелось, чтобы все случилось именно так. Было жалко делить откровение с кем-то еще. Но, с другой – спокойнее.
– Нет, – качнул головой Шамаш. – Тогда я бы собрал всех вместе, чтобы не повторять одно и то же сотню раз. Нет, – повторил он, – этот разговор лишь для вас двоих.
– Почему? Почему только для нас? – ей было любопытно. И, вместе с тем, душу переполняло чувство гордости.
– Потому что вы особенные.
– Особенные, – она с трудом спрятала счастливую улыбку. Ей так хотелось услышать именно это.
– Да, малыш. У вас есть дар. Дар предвидения.
– А… – Мати растерянно взглянула на небожителя. Она знала, что ее отцу дано видеть будущее. Но только ему, не ей.
– Ты можешь его не чувствовать, сколько ни будешь стараться, не сможешь разбудить до срока. Однако это ничего не меняет. У тебя есть эта способность. Даже более сильная, чем у твоего отца. Это так – и все.
– И ты говоришь с нами…
– Я хочу объяснить, – его голова чуть наклонилась, глаза на миг затуманились, по губам скользнула грустная улыбка, а затем, чуть слышно, словно лишь для себя, не для нее, он добавил, заканчивая начатую фразу, – наверное, то, что невозможно объяснить, что можно понять лишь пережив, прочувствовав…
– Зачем же тогда пытаться объяснить, если в конце концов мы поймем все и сами?
– Это может случиться слишком поздно, ведь дар… Любой дар, а этот в особенности, очень опасен и для того, кому дан, и для тех, кто идет с ним рядом… Малыш…
Ты должна чувствовать ту черту, после которой можно вмешиваться в судьбы других, а до – ни в коем случае нельзя.
– Именно так – сначала после, а потом до? Не наоборот?
– Да. Именно так.
– И что же это за черта?
– Пустота.
Девушка наморщила лоб, стараясь понять, что скрывалось за последним ответом, но ее разум оставался совершенно чист и мысли было не за что зацепиться.
А Шамаш продолжал:
– Как это ни жестоко звучит, но судьба человека не имеет никакого значения.
Главное – судьба мира. Если он может пережить чью-то смерть – нельзя вмешиваться, ибо это может нанести ткани пространства смертельную рану. Если же мир стоит на грани, за которым пустота…
– Выходит, судьбу можно изменять лишь тогда, когда хуже просто не может быть?
– Да.
– Так было в том, ином мире, о котором ты говорил?
– Да. Он стоял перед концом, перед пустотой.
– Но его боги все равно наказали тебя за изменение судьбы?
– Теперь я не думаю, что это было наказание, – он скользнул взглядом по маленькому мирку своей повозки, за котором было царство снежной пустыни, окруженное мирозданием, лежавшим на ладонях Всего и Ничего. – Скорее уж награда.
– Они испытывали тебя?
– Наверное.
– И ты прошел испытание?
– По всей видимости.
– Ты говоришь так уклончиво, словно не уверен в этом!
– А как тебе самой кажется: можно быть уверенным при таких обстоятельствах?
– Ну… – Мати задумалась. – Отец и дядя Евсей говорят, что тот, другой мир был только сном, вызванный болезненным бредом… Если так… Я не знаю… Шамаш, а здесь, в нашем мире, ты изменял судьбы?
– Да, – кивнул он и от внимания девушки не ускользнула грусть, коснувшаяся крылом его губ, закружившаяся в глазах.
– Нашего каравана? Когда? Проводя нас по ледяному мосту, спасая от трещины?
Потому что наш мир стоит на грани пустоты – у того дня, когда снежная пустыня заполнит собой всю землю и все смертные уснут вечным сном? Но если это так, можно спасать всех…
– Не все деяния избавляют от конца. Некоторые лишь приближают к нему.
– А как узнать, в чем спасение, а в чем смерть? Нужно ведь не просто видеть одно будущее, одну линию судьбы, но еще предвидеть множество других, тех, которых на самом деле нет, но которые в то же время есть… вернее, будут, когда… Брр… – она замотала головой. – Жуть!…Но я поняла, почему нельзя изменять судьбу: во-первых, потому что стремясь к лучшему можно сделать хуже, а во-вторых, так как потом уже никто не разберется в том, что же кто-то там сотворил. Шамаш…Я еще хотела спросить… Ты изменял судьбы до того, как понял все это или и потом?
– Только когда понял.
– Видя множество путей?
– Да. Это очень тяжело, малыш. Каждый раз теряешь столько сил, словно создаешь новый мир. Может быть, так оно и есть. Создаешь мир и отдаешь ему частицу своей души…
– Почему?
– Ища спасение нужно много раз вновь и вновь пережить конец. А это очень больно – видеть смерть близких, дорогих людей. Со временем можно привыкнуть к любой боли, но только не к этой…
Она взглянула на него извиняясь и, все же, чуть слышно проговорила: