"Я…"
"Хватит, девочка, – старшая волчица поднялась со своего места, подошла к чужачке, лизнула ее в нос, успокаивая и делясь своим теплом. – Хватит. Мы все поняли.
Прости нас. И ты прости, – она повернулась к Хану, – и постарайтесь понять: узнав, кто вы, мы должны были вести себя именно так, лишь так и никак иначе".
"Но почему!"
"Чтобы вы не захотели остаться в стае".
"Остаться! Да разве ж нам есть где оставаться! Вы ведь гоните нас, не желая даже выслушать…" "Мы гоним вас, чтобы вы не остались, а не наоборот".
Шуши мигнула, мотнула головой. Она не понимала, в чем разница. Но раз старшая волчица считала, что она есть…
"Что наоборот?" – все же спросила она.
"Ты не понимаешь… – заглянув на дно ее рыжих горячих глаз, мать стаи тяжело вздохнула. – Ну конечно. Ты еще так молода! Девочка моя, на пути братьев-охотников все зависит от наших поступков, а наши поступки зависят от того, что существует вне нас. Мы кочуем, чтобы жить, а не живем ради странствий по пустыне, убиваем добычу, чтобы насытится, а не едим, чтобы убивать. И мы выполняем волю богов, чтобы служить им, а не служим, дабы выполнять волю… – замолчав на миг, она внимательно взглянула на свою молодую собеседница, качнула головой, рыжий волос которой был тронут сединой. – Я, кажется, лишь еще сильнее запутала тебя, вместо того, чтобы что-то объяснить…" "Постой, – вступил в их разговор Хан. – Я понимаю. Вы гоните нас не потому, что мы не можем остаться в стае, а потому, что должны вернуться в караван, чтобы продолжать свое служение господину. Вы… Вы исправляете совершенную нами ошибку…" "Да!" "Однако, – продолжал волк, – сейчас-то ничего исправить уже нельзя – слишком поздно…" "Нам очень жаль".
"Впрочем, – продолжала старая волчица, – может быть, еще не все потеряно. Если господин действительно столь милосерден, Он простит вас…" "Он простит…" – тяжело вздохнула Шуллат.
"Если так, в чем же дело?"
"Простим ли мы себя…"
"А это имеет значение?"
"Для нас – да".
"Лишь для вас. Когда же вы, наконец, поймете, что в вашей жизни ничего – слышите, совсем ничего – не имеет значения, кроме служения повелителю небес! Это не просто главное – но единственное! Вам следовало бы забыть обо всем остальном, о недоступном, забыть о стае, в которой вам никогда не быть своими".
"Возможно, другая стая…" – начала было Шуллат, но старая волчица прервала ее:
"Никто не примет в свою семью тех, кто давно перестал быть снежными охотниками, превратившись в спутников небожителя! Не потому что мы не уважаем вас, не потому, что не чтим. Наоборот! Как раз наоборот… " "Другая стая будет столь же резка с вами, – продолжал вожак. – Если не еще более жестока. Потому что только окруженные ненавистью вы сможете понять, что не должны отказываться от своей судьбы ради исполнения мимолетного желания, находясь во власти мгновенной страсти".
"Господин честнее с нами, – Шуллат с грустью и нескрываемой болью скользнула взглядом по окружавших ее волкам, – Он позволяет нам самим решать, чего мы хотим, а чего нет. Он верит, что мы сможем сами принять верное решение. А вы…" "Мы – не небожители. В нас нет Их уверенности, когда мы – всего лишь снежные охотники. В кои это веки двоим из нашего рода выпала честь сопровождать повелителя небес в Его земных скитаниях…" "Но зачем тогда предводитель той стаи, в которой мы были рождены, просил у бога солнца права для нас вернуться…" "Чтобы вы чувствовали себя свободными. Но вы никогда не должны были воспользоваться этим правом, понимая, что не все разрешенное открыто".
"Мы понимаем", – Хан опустил голову, в его глазах грусти стало лишь еще больше.
"И, все же, это жестоко", – вздохнув, волчица последний раз взглянула на мать стаи. Шуллат сейчас не завидовала той, занять чье место она не раз мечтала в тиши и теплой дреме повозки. Ей было жаль старую волчицу, которая не понимала, не чувствовала того, что страннице казалось естественной с самого первого дня жизни в караване.
"Нельзя следовать путем бога, подчиняясь лишь долгу, – разделяя ее мысли и чувства, Хан вздохнул. – Этот путь просто должен быть и твоей дорогой… И все…
Лишь так…" "Вам виднее. Вы спутники бога солнца, Его ближние слуги. Мы же лишь рабы, призванные безропотно выполнять приказы нашей госпожи… Идите же! – в глазах волчицы горели слезы. – Чем дольше вы остаетесь здесь, затягивая мгновение неотвратимого, тем меньше остается надежды вернуться туда, куда вас самих уже влечет дух!" "Да… – Хан бросил хмурый взгляд на старших в стае. – Тем более, что здесь нас ничего не держит".
Они повернулись, готовые убежать обратно, в бескрайние снега пустыни, не думая о том, что их может там ждать, веря в лучшее, но готовясь к худшему. Однако в последний миг волк остановился, обернулся, чтобы спросить:
"Если нам понадобится помощь или ответ на вопрос, мы можем прийти к вам или это будет столь же бесполезно, как просить помощи у синего купола небес над землей?" "Если это будет нужно господину…" – начала мать стаи.
"Конечно, – набычилась волчица, с трудом сдерживая готовую вырваться наружу злость, – кто же станет просить вас о себе, когда вы так хорошо объяснили, что и хвостом не пошевелите ради нас!" "Да", – не слушая чужачку, не замечая ее чувств, ответил вожак, пристально глядя на Хана.
"Это все, что я хотел узнать", – и волк сорвался с места, спеша поскорее покинуть стаю.
Он спешил, торопясь поскорее покинуть стаю, оставить далеко позади все следы, забыть запахи.
"Твой последний вопрос… – догнала его волчица. – Зачем ты задал его?" "Чтобы получить ответ".
"А ответ зачем?"
"Мало ли что произойдет в грядущем…" "Что? Что может случиться? Даже если господин позволит нам вернуться, даже если ему понадобится чья-то помощь, – каждое следующее предположение было все более и более невероятным, – неужели же ты пойдешь в стаю после того, как жестоко они с нами обошлись?" "Что такое наши чувства, даже та ущемленная гордость, что воет в тебе? Если господин даст нам шанс все исправить, я буду думать лишь об одном – чтобы служить ему верой и правдой. Иное не будет иметь значения. Никогда".
"Ты словно даешь обет…"
"Так оно и есть. Тебя это удивляет?" "Нет, – волчица мотнула головой. – Только… То, что случилось с нами… Это было… Не правильно. Как наваждение, – опустив морду, пробормотала волчица себе под нос. Теперь, когда зов отпустил ее, Шуллат не понимала, как она могла, забыв обо всем, поддаться какому-то чувству? Как могла оставить Мати одну, ее Мати, с которой волчицу связывало нечто большее, чем просто дорога – сама судьба. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы последней череды дней не было вовсе. Оказаться бы в повозке, рядом с Мати, где так тихо, спокойно… А здесь, в снегах – все чужое, не ее… – И все же… – видя, что бессильна вычеркнуть прошлое из своей жизни, что оно вечно будет следовать за ней, словно тень, она болезненно поморщилась. – Стая была жестока с нами. Слишком жестока…" – в ее рыжих глазах стояли слезы.
"Но правдива".
"Правдива?! – возмутилась та. – Когда же они были честны: выпроваживая нас прочь или убеждая вернуться в караван?" "Они же объяснили – это одно и то же…" "От такой правды тошно!" "Правда всегда горька. И знаешь что, сестра…" "Что?" "Они поступили правильно".
"Правильно?! – та даже закашлялась от возмущения. – Как ты можешь их оправдывать?!" "А ты подумай".
"Что тут думать!"
"Неужели ты ничего не чувствуешь?" "Я? О да – обиду, возмущение, презрение, желание поскорее вернуться в повозку моей маленькой хозяйки, уткнуться носом в ее горячую руку и забыть обо всем! Или хотя бы постараться забыть…" – ей и думать не хотелось о том, что, может статья, Мати так сильно обидится на нее, что не захочет прощать. Она бы сама не простила себя… Но Мати ведь другая. Она все понимает… Все поймет…