– Но может это и хорошо. Я имею ввиду – что нет ничего плохого.
– Может быть…
– Хотя, конечно, ведь могло бы случиться и что-то хорошее…
– Наверно… – казалось, что она душой, разумом перенеслась в этот миг так неимоверно далеко, что и не слышала подруги, говоря те слова, которые могли бы прозвучать в ответ на любой вопрос.
– Тогда… Мати, почему бы тебе не попросить Шамаша, а? Попроси Его… попроси, чтобы Он подарил тебе сказку, как тогда, несколько лет назад… – о, ей так хотелось вновь оказаться в крае благих душ… Или в каком-нибудь другом месте, удивительно прекрасном. Это было бы здорово. Может быть, там Сати смогла бы на время забыть обо всем, что полнило воспоминаниями словно снегом холодный дух пустыни.
Но, к ее разочарованию, дочь хозяина каравана качнула головой. Она вернулась в тесное серое чрево повозки, чтобы ответить:
– Нет.
– Но почему?! Неужели ты не хочешь…
– Хочу. Как можно не хотеть оказаться в сказке!
– Ты считаешь, что сказка – это для детей?
– Пусть я уже не ребенок, ну и что? Из этого не вырастают! Нет, чем старше я становлюсь, тем больше мне хочется оказаться в ней… И я знаю, что не одна такая. Ты ведь тоже мечтаешь о сказке?
– Да. И мои родители. И твой отец. Только у взрослых меньше времени мечтать о чуде.
– И меньше веры в то, что нечто подобное может произойти.
– Не в нашем караване! Как можно потерять веру, когда идешь по одной дороге с небожителем! Нет, она только растет, увеличиваясь с каждым днем, и… Но Мати, если все так, почему ты не попросишь…
– Как ты не понимаешь, я не могу просить его! Ни об этом, ни о чем другом!
– Почему?! – чем меньше она понимала подругу, тем больше становилось ее удивление…
– Не могу! – взмахнула руками Мати. – Не могу и все!
– Ладно, ладно, успокойся, – поспешно проговорила караванщица, смотревшая на подругу с непониманием. Она не ожидала, что та так вдруг взовьется. – И вообще, пора спать. Уже поздно.
– Ну и что, что поздно? – вздохнув, Мати вновь опустилась на свои одеяла. Ей не хотелось признаваться в этом и самой себе, но зевота просто раздирала ее, да и глаза уже начали слипаться. Только она продолжала упрямо бороться с дремой.
Она не любила… Нет, не так – с известных пор она ненавидела сон, боялась его, старалась избежать каждой новой встречи. Временами ей даже казалось, что тогда, предсказывая отцу источник ее бед, Шамаш имел в виду именно сон. Что именно сон убьет ее.
Да, Мати умела управлять сновидениями. Но она совсем не чувствовала себя, не представляла ни на миг себя их повелительницей, скорее уж пленницей, той, которая не хочет подчиняться, но не может бороться.
Девушка прикусила губу. Наверно… Да даже – скорее всего, это можно было изменить. Для этого было достаточно просто спросить Шамаша. Он бы объяснил все, научил, как быть, но…
Но она не могла говорить с ним! Ни об этом, ни о чем другом! Последнее время она стремилась даже не попадаться ему на глаза. Убеждала себя, что делает так, потому что не в силах побороть в себе чувство вины, которое будет сохраняться в ее душе, пока она жива и, наверное, после, до тех пор, пока она не заслужит прощение. Не Его, нет – Мати знала, что Он никогда и ни в чем ее не винил. Свое.
Чтобы вновь быть счастливой, ей всего-то было нужно саму себя простить. Вот только сможет ли она этого сделать когда-нибудь?
Наверно, нет. Никогда…
– Вот бы боги сделали так, чтобы то, о чем мечтается, исполнилось! – выдохнула Сати, улыбаясь каким-то своим тайным мыслям.
– И что бы ты пожелала?
– Я?
– Да. Что бы ты пожелала, если бы боги согласились исполнить твою мечту?
– Чтобы со мной случилось чудо.
– Нет, Сати, чудо – это что-то слишком туманное. Вот представь себе… Представь себе, что кто-то из небожителей, например, госпожа Айя, спросила бы тебя: "В чем твоя заветная мечта?" Что бы ты ей ответила?
Мати и сама не понимала, к чему она завела этот разговор. Просто, как с ней случалось нередко, она чувствовала, что должна спросить – и все. А почему, зачем – боги знают.
– Я попросила бы Ее сделать меня счастливой.
– Счастливой? – Мати задумчиво взглянула на нее.
– Я сама не знаю, что вкладываю в это слово. Что-то… Очень большое, чудесное…
Я не могу объяснить… Но ведь богине и не нужны объяснения. Она поймет все и так.
– Да-а… – она вздохнула, чувствуя, как душу наполняет грусть, явившаяся, как казалось, совершенно без причины неведомо откуда. – Было бы здорово, если бы Она услышала нас. И исполнила мечты… Твои, папы, дяди Евсея… Всех в караване…
– И твои тоже… Мати, а о чем бы попросила госпожу Айю ты?
– Не знаю… Может быть, чтобы в моей жизни, наконец, все решилось, и я больше не рвалась на части между мечтой и явью, надеясь… Сама не знаю, на что.
– Для того, чтобы исполнилось это желание, тебе не нужна богиня. До испытания остается всего нечего, и…
– Ладно, давай спать, – Мати надоел этот разговор, начал раздражать. И, спеша его прекратить, она с головой накрылась одеялом.
– Спокойной ночи… …В погруженном в густой, тяжелый, как меховой плащ, сумрак чреве повозки царствовал сон, и его многоголосая песня – глубокое дыхание, сопение, храп – заполняла собой всю эту крохотную часть огромного мира, из которого доносились другие звуки -скрип полозьев, хруст снега и громкое ворчание оленей.
Лампа с огненной водой, висевшая на крюке над головой, качалась из стороны в сторону, и казалось, еще немного, стоит повозке дернуться сильнее, и она перевернется, выплеснув пламень прямо на спавших под ней людей.
Всякому, не рожденному караванщиком, тяжело и невыносимо долго привыкавшему к жизни в дороге, трудно свыкнуться не только с постоянным холодом снежной пустыни и бесконечным движением дороги, но и с нескончаемым страхом перед смертью, когда все вокруг таило ее, скрывая до поры от глаз за спокойствием неподвижного горизонта.
Сколько бы ни прошло лет, никто из них никогда не забудет этот страх, и реальный, и придуманный, а если и сможет забыть, вспомнит вновь, едва, проснувшись в ночи, поднимет взор и увидит это беспокойное биение огненной воды, рвущейся на волю.
От ужаса бегут, зажмуривают глаза, прячутся под одеяла, пытаясь хоть как-то отгородиться от кошмара. Но он не только гонит, этот пламень, но и завораживает, притягивает в темноте к себе взгляд, не отпускает, заставляя, не мигая, смотреть и смотреть, входит в самую глубь глаз, чтобы отразиться о скрытые там зеркала, зажигая душу своим светом.
Вот и на этот раз…
Разбуженная неслышным звуком, взглядом-дуновением духа-невидимки, Рамир случайно подняла взгляд… И тотчас пламенный луч пронзил ее насквозь, прогнав не только сладкую дрему, но даже само воспоминание сна.
Спроси ее кто, она не смогла бы ответить, что именно пленило ее душу – неповторимая красота священного танца огня или пробежавшая было мурашками по спине мысль-фантазия – стоит отвести взгляд, закрыть глаза, и ЭТО случится, пламень, как в кошмарных грезах, вырвется на свободу, спалит все вокруг, а она, не заметив начала пожара, не сможет спастись, оказавшись в полной его власти.
– Не спишь? – донесся до нее тихий, сипловатый со сна голос старой рабыни.
– Не спится, – Рамир вздохнула. – Фейр, поговори со мной.
– Сейчас ночь, милая, время снов, а не слов.
– Когда бежишь от полной страхов тишины, что может быть дороже и спасительней разрушительных звуков? – грустно улыбнувшись, промолвила она слова, которые так часто слышала от Лигрена.
– Кто станет спорить с тем, что говорили древние мудрецы? И, все же…
– Да тише вы! – шикнул на них чей-то сонный голос.
– Сколько можно шушукаться по углам? – вторил ей другой.
– Если уж так хочется почесать языки, шли бы наружу!