– Мати! – на этот раз голос звучал совсем рядом и, хотя и казался знаком, принадлежал совсем другому человеку.
Она не отозвалась. Взяв взволновавшую ее мысль пальцами, словно та была действительно концом веревки, она стала наматывать ее на руку, крепко-накрепко привязывая к запястью.
"Все, – вздохнула она с некоторым облегчением, уверенная: -Теперь не ускользнет!" -а потом, подняв голову, резко обернулась. И чуть было не столкнулась лбом с подошедшим к ней почти вплотную молодым караванщиком.
– Привет, – проговорила она как ни в чем не бывало.
– Привет, – Киш успел в последний миг отклониться, избежав столкновения. Однако, он все равно выглядел одновременно взволнованным и растерянным. Но не желая признаться в этом, паренек поспешил расправить плечи и, выдохнув: – У-ф-ф, – быстро заговорил, старательно наполняя голос задором и весельем. – Чуть было не столкнулись. Вот бы шишки набили! – он похлопал себя по лбу.
– Это сквозь меховые шапки-то? – улыбнувшись ему, девушка замотала головой.
– Тогда, может быть, повторим? Так, на пробу? Давай, поворачивайся. А я немного отстану от тебя, и…
– Не надо, Киш, – улыбка на ее губах стала грустной.
– Почему? Это же весело! Посмеялись бы. Вот ты, когда ты последний раз смеялась от души? Не помнишь?
– Ох, давно это было! Последнее время, ты знаешь, для смеха особых причин не было.
– Это ты зря. Нужно уметь смеяться даже сквозь слезы. Тогда они становятся чуть слаще, или хотя бы кажутся не такими горькими, как были бы если… Ну, ты понимаешь.
– Нани и Инна…
– Они, конечно, те еще стервы. И доведут до слез любого. Но уж чем-чем, а способностью шутить их боги не обделили.
– Да уж, – губы девушки скривились в усмешке, – не поскупились. Даже переборщили.
– Мати, Мати, – он осуждающе качнул головой, – нельзя так говорить о богах!
– Я знаю, – вздохнув, она опустила голову на грудь, потом повторила: – знаю… Но только… Киш, если бы ты только знал, каково это: когда над тобой постоянно смеются! Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал – для них все забава!
– Кому, как не мне это знать! Не забывай: ты в нашем караване чуть больше месяца, я же прожил всю свою жизнь. И, можешь быть уверена, до твоего прихода они были точно такими же, как сейчас. Просто у них был другой объект для насмешек.
– Ты? – Мати взглянула на него с сочувствием.
– Да. Но я ничего, меня это даже забавляет. Я сам стал больше шутить. Чтобы смеялись не надо мной, а над моими шутками. И, знаешь, оказалось, что вот так, через смех, можно влиять не только на настроение людей, но и на их мысли, поступки.
– Д-а-а, – протянула девушка, задумавшись. Может быть, он был и прав. Может быть…
Вот только для нее это был не выход. Потому что… "Потому что я не могу постоянно смеяться, словно жизнь – лишь забава и ничего плохого в ней не происходило, не происходит и не произойдет. А может…" Она перестала следить за дорогой. И хоть ее шаг был тверд, но движения – какие-то бездумные, неосмысленные. Поэтому не удивительно, что в какой-то миг караванщица оказалась на пути своего спутника: – Ой! – только и успела вскрикнуть девушка, делая нервно поспешный шаг в сторону от нового столкновения. – Прости. Я… Это случайно.
– Для человека, с головой зарывшегося в свои мысли, как мышь в снег, это не удивительно.
Девушка как-то неопределенно повела плечами, опустив голову на грудь, так что он поспешил добавить:
– Что, обиделась на меня за мышь? Прости, я не хотел…
– Да нет, ничего. Я… Я знаю, что временами веду себя как мышь. Хотя мне и хочется походить на золотую волчицу… – ее глаза погрустнели, в то время как губ коснулась улыбка. Воспоминания о подруге несли ей боль, но в этой боли была какая-то невозможная, трепетная сладость. -Я никогда не видел священного зверя госпожи Айи. Но ты, наверно, действительно чем-то похожа на нее. Внешне. Вот только в поведении… Ты очень робкая. Тебе не хватает решительности. Впрочем, как и мне.
– Да…
– В этом мы похожи.
– Наверно…
– Мати, я не хотел лезть к тебе с разговорами…
– Все в порядке. Я… Я рада, что могу поговорить с тобой. Хорошо бы, если б это мне помогло…
– Не думать, не тосковать?
– Ты понимаешь меня лучше, чем кто бы то ни было другой, – эти ее слова были совершенно искренни.
– Никто?
– Ну… Среди людей, я имею в виду, – конечно, ведь были еще Шамаш, Шуллат, потом – Ашти, да и Хан. Но с ними она говорила на языке мыслей, который много откровеннее речи слов.
– Но… – он даже растерялся. – Неужели у тебя не было друзей, с которыми… – в его глазах было недоверие. Не то чтобы он сомневался в правдивости ее слов, просто они показались ему такими невероятными.
– У меня в караване не было сверстников, ты ведь знаешь, я говорила…
– А, да, да… Однако…
– Младшим не все доверишь, боясь, что они разболтают… Да и не поймут они ничего.
А старшие… У них уже семьи, им не до разговоров с какой-то девчонкой. У меня была подруга, но… но мы с ней такие разные…
– А тот человек?
– Какой?
– Тот, за которого тебя выдают. Помнишь, ты говорила.
– Человек… – с ее губ облаком пара сорвался тяжелый вздох.
Внимательно следившему за реакцией собеседницы на каждое произнесенное им слово Кишу на какое-то мгновение показалось, что девушка не просто нервно повела плечами, но вздрогнула, словно от удара плетью.
– Ты… Тебе, должно быть, тяжело говорить о нем. Потому что… – юноша был осторожен, старательно подбирал слова. Однако это ему не всегда удавалось, когда эмоции просто захлестывали его порывами ветра. – А, да что там! Я очень хорошо знаю, каково это, когда всю твою жизнь решают за тебя, за твоей спиной. Взрослые считают, что все знают лучше нас самих. И, убежденные, что избавляют нас от ошибок, которые мы могли бы совершить, только все разрушают. А ведь семья – это…
Это на всю жизнь. До тех пор, покуда смерть не проведет черту!
– Мне не показалось, – резко начала Мати, глядя на караванщика чуть ли не с вызовом, – что ты особенно против стремления Гареша… – не договорив фразу до конца, она поморщилась. Вот о чем ей действительно не хотелось даже думать.
Особенно потому, что какой-то частью разума она понимала – а ведь очень даже может быть, что так и случится. Если она останется в этом караване, если небожители не позволят ей умереть…
Она всхлипнула.
– Прости, – Киш, по-своему поняв ее слова, и, главное, промелькнувшие на лице чувства, приблизился на шаг, осторожно тронул за локоть. Не обнял, нет – тогда бы Мати непременно вырвалась, бросилась прочь диким зверем, которого пытается поймать охотник. А так… Она даже не отвела руку, решив:
"В конце концов, это ведь просто дружеский жест поддержки. Ничего больше".
К тому же, ей не хотелось обидеть Киша.
"Он симпатичный паренек. И если бы у меня не было Шамаша… Нет! – она резко мотнула головой. – У меня Его нет! Никого нет! И…" -Что-то не так?
– Я… – она прикусила губу, не зная, что сказать. – Я понимаю…
– Ничего ты не понимаешь!
Она уже была готова отшатнуться, но голос, которым были сказаны эти слова… Ни презрения, ни высокомерия, ни той небрежности, с которой отмахиваются от надоедливых снежных мух – его голос был звонок и чист, в нем слышались веселье, та радость, которой хотелось поделиться с подругой…
– Когда я говорил, что знаю, каково, когда выбирают невесту, то говорил не о тебе!
Совсем нет! Я… Я очень рад, что так случилось! Рад, что ты оказалась в нашем караване, что ты такая…Такая… В общем, такая, как есть. Потому что… Видишь ли, Мати, – он решил быть до конца искренним с ней, – я готов каждый день своей жизни читать молитвы богам, которые сделали так, что Гареш опередил моих.