руки. Если он сможет рассказать мне о моей матери, то я готова выслушать.
— Откуда вы ее знали? — спрашиваю я.
Ножки стула скребут по полу, заставляя меня вздрогнуть.
— Хватит с меня этого, — говорит миссис Латтимер, вставая и бросая салфетку на стол. —
Я приняла тот факт, что она вышла замуж за моего сына, но я не потерплю того, что она приходит
к нам в дом и изрыгает бред своего отца, — она указывает на меня. Я не…
— Достаточно, — говорит Бишоп. Он не повышает голоса, но его в нем угроза.
Миссис Латтимер смотрит на сына, ее губы задрожали.
— Две недели? — шипит она. — Столько времени потребовалось, чтобы она настроила
тебя против нас?
— Никто не против тебя, мама, — устало говорит Бишоп. У меня чувство, что он говорит
это не в первый раз. Неужели он провел свое детство, постоянно доказывая преданность
собственной матери?
— Эрин, пожалуйста, — говорит президент Латтимер. — Сядь. Не нужно устраивать сцен.
Но миссис Латтимер не собирается успокаиваться.
— Я не единственная, кто совершил преступление, — она смотрит на меня. Она
поворачивается и выходит из комнаты, ее каблуки стучат по полу.
— Извините, — говорит Президент Латтимер. Он следует за ней, и мы с Бишопом остаемся
одни. Я смотрю на свою тарелку. Свечи в центре стола мерцают и светятся, отбрасывая тени на
мои руки. Единственный звук — это тиканье старинных часов в коридоре.
— Мне жаль, — говорю я. И мне действительно жаль. Жаль, что не смогла сдержать рот на
замке. Жаль, что я не та девушка, в которой нуждаются моя сестра и отец.
— Не нужно извиняться, — говорит Бишоп. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.
— Я говорил тебе, что хочу, чтобы ты была самой собой. И это подразумевает твое мнение. Каким
бы оно ни было.
Я киваю.
— Был один человек на нашей стороне города. Он жил за несколько домов от нас, — я
понятия не имею, зачем я говорю ему это. — Пару зим назад его сын заболел. И в больнице ему не
дали лекарство.
— В медицине есть протоколы, — говорит Бишоп. — Они не просто раздают лекарства, —
он говорит, как его отец. Я убираю руку со стола.
— Я знаю это. Но сыну этого человека было очень больно, он умирал. Но они все равно
вписали его имя в конец списка. Так что, мой сосед украл какое-то лекарство, спас жизнь своего
сына. И твой отец выгнал его за забор. Он замерз до смерти, — я пристально смотрю на Бишопа.
— Это — справедливость твоего отца. Такие поступки.
Бишоп смотрит на меня.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал, Айви? — спрашивает он, наконец. — Что я согласен с
тем, что сделал мой отец? Какой ответ ты хочешь?
— Я не жду конкретного ответа, — говорю я. — Я хочу знать, что ты думаешь.
— Я думаю, — говорит Бишоп, — что мы можем любить наши семьи, не доверяя всему,
что они говорят нам, — он произносит эти слова, как ни в чем не бывало. — Я думаю, что иногда
все не так просто, как думают наши отцы.
Глава 7
На моей тумбочке куча новых книг, но ни одна из них не помогает мне отвлечься. Мне не
спится, и я ненавижу себя за это, потому что завтра у меня рабочий день. Наконец, я сдаюсь и
поднимаюсь с кровати. В прихожей и гостиной темно, и я на цыпочках прохожу на кухню и
наливаю стакан воды. Я пробираюсь в спальню, когда Бишоп садится на диване.
— Не спится? — спрашивает он.
— Нет, — говорю я. — И тебе?
В комнате темно, но свет луны помогает мне видеть его. Он кивает.
— Я просто захотела воды, — говорю я.
— Да, — он улыбается. — Я вижу это.
Он запускает руку в волосы. Его белая футболка светится в тусклом свете.
— Хочешь посидеть со мной, пока пьешь?
— Ладно, — говорю я, подходя к стулу, но он сгибает ноги в коленях, освобождая место
для меня на краю дивана. — Спасибо, — говорю я, садясь на диван, поджав ноги.
— Это странно, не так ли? — говорит Бишоп, нарушая тишину.
— Что?
Он обводит рукой комнату.
— Это. Мы. Пару недель назад мы были просто подростками, живущими с родителями, и
теперь мы здесь.
— Да, — говорю я. — Очень странно.
Я чувствую, что он смотрит на меня. Я поворачиваю голову и смотрю на него.
— Помнишь день, когда мы пошли ко мне домой, — говорит он, — и взяли книги из
библиотеки моего отца?
— Да. А что?
— Ты была права, Айви, — говорит он тихо. — Это беспокоит меня. Они не считаются с
нами.
Я боюсь дышать. Он доверяет мне, открылся именно так, как того хотели отец и Келли.
— Почему ты не сказал мне тогда?
Бишоп вздыхает.
— Я не… я не собираюсь быть парнем, которому плевать на все, что происходит. Это не я.
Я смирился, но мне не плевать.
— Ладно, — говорю я.
— Это не значит, что у меня нет чувств, — говорит он.
Я делаю глоток воды.
— Я не должна была говорить, что ты ничего не чувствуешь. Это не справедливо, —
извиняюсь я.
— Я понимаю, почему ты так думаешь, — говорит Бишоп. — Но это не правда, — он
делает паузу. — Я хочу большего. Я не хочу быть только твоим мужем.
— Например? — спрашиваю я.
— Ничего, что сейчас важно, — он отводит взгляд. — Это то, что у нас есть сейчас. Эта
жизнь. Мы. Этот дом, — он опускает руку вниз. — Этот диван.
Мое сердце уходит в пятки. Все это было прелюдией, чтобы затащить меня в постель? Я
начинаю корить себя за то, что села на этот дурацкий диван.
— Расслабься, Айви, — говорит он и улыбается. — Я ни на что не намекаю.
Но когда-нибудь это случится. Наши отношения не всегда будут такими, вряд ли он
захочет спать на диване всю жизнь. Я не уверена, что он будет спрашивать, хочу ли я этого. Но
это ради отца.
— Ну, я пойду спать. Утром на работу, — я встаю и ставлю стакан на журнальный столик.
Голос Бишопа останавливает меня прежде, чем я вышла в коридор.
— Ты сказала мне, что ты пытаешься, помнишь?
Я смотрю на него.
— Да, — говорю я осторожно.
— Я тоже.
— Я знаю, — говорю я, наблюдая за тем, как его глаза блестят в лунном свете. Я
поворачиваюсь и иду обратно в постель.
Я стараюсь не нервничать, когда Виктория ведет меня в подвал здания. Мне страшно. Но я
не отступлю, помня слова миссис Латтимер. Я ей докажу.
— Что мы будет делать? — спрашиваю Викторию, пытаясь догнать ее. Хотя я выше ее, она
ходит быстро.
— Здесь заключенные, которых уже осудили, — говорит она мне. —
Нам нужна окончательная информация от них. О их ближайших родственниках и тому
подобное. Их уже опрашивали, но мы должны дважды проверить, прежде чем…
— Прежде чем мы их выгонят, — говорю я.
— Да, — говорит она, косясь на меня. — Я знаю, что тебе трудно понять это, зная твоего
отца.
Она говорит это без злобы в голосе, но я настораживаюсь.
— Ну, он не любит выгонять людей, — говорю я, подбирая каждое слово с осторожностью.
Не секрет, что мой отец против способов наказания Вестфалла. Вся моя семья против. Но мой
отец осторожен. Он верен нашим убеждениям, но он ведет себя тихо.
Виктория открывает дверь в конце коридора.
— Но у него есть лучшее решение? — спрашивает она, поднимая брови. Она не дает мне
возможности ответить, проходя внутрь.
Мы в небольшом зале. Напротив есть дверь с окошком, а возле нее стоит охранник.
— Привет, Дэвид, — говорит Виктория. — Мы здесь, чтобы взять заключительное
интервью.
— Мы готовы, — говорит Дэвид. Он едва смотрит в мою сторону. — Они сказали мне, что
ты будешь с утра, так что я уже позвал первого. Лэйрд, Марк.
Виктория протягивает мне руку, и я перебираю стопку папок в руках, чтобы найти нужную.
Я привыкла к эффективности Виктории, которая иногда может граничить с хамством.
— Ладно, — говорит она мне. — В этот раз, смотри и учись. Ты будешь делать это сама