пролетят быстро.
— У меня есть код, чтобы попасть в дом Президента Латтимера, — говорю я. — Бишоп дал
его мне, — отец смотрит на меня, и я с гордостью улыбаюсь. — Я могу войти в его дом и поискать
коды.
— Как только у нас будут коды, мы будем близки к завершающей фазе, — сказал отец. Он
остановился, и мы с Келли делаем то же самое.
Улица очень тихая. На расстоянии я слышу детский смех.
— Ты имеешь в виду тот этап, когда мы начнем убивать людей?
Краем глаза я вижу, что Келли приподнимает брови.
— Ты все это время знала об этом, Айви. Не бывает революций без жертв, — говорит она.
Я делаю шаг к ней.
— Спасибо, что снисходишь до меня, Келли. Теперь мне все ясно.
Келли дергает головой так, будто я ударила ее. Но прежде чем она отвечает, отец ставит
палец под мой подбородок и поворачивает мое лицо, чтобы я смотрела в его карие глаза. Такие же
глаза, как и у Келли.
— Да, Айви, тот этап, когда мы начнем убивать людей, — говорит он. — Так же, как они
убили твою мать.
Я начинаю злиться, но стараюсь сдержаться.
— Президент Латтимер сказал мне, что он знал ее, — говорю я. — Это правда?
Отец замолкает и пожимает плечами.
— Наверное. Они выросли на одной стороне города, поэтому я уверена, что их пути
пересекались.
— Но он говорил так, будто…
— Разве это важно? — спрашивает отец. — Это ничего не меняет. Факты остаются
фактами. И ты знаешь, что нужно делать, — его голос был мягким, но твердым. — Не все, кто
погибает в войне, виновны. Иногда они просто не на той стороне, — он поднимает мой
подбородок выше. — Ты понимаешь?
— Да, — говорю я. Да, я понимаю. Они оба правы. Но это легко говорить о том, что
правильно, когда жертвы являются абстрактными… сын Президента, незнакомец… Раньше было
легко. Но теперь я знаю цвет глаз Бишопа на солнце, какие у него волосы после душа, и какие
теплые у него ладони, когда он дотрагивается до меня.
Мой отец улыбается.
— Найди коды, Айви, — говорит он. Это не просьба.
Келли сжимает мою руку.
— Мы рассчитываем на тебя.
Когда я возвращаюсь, то разочаровываюсь, когда понимаю, что Бишопа нет дома. Я так и
не определилась, кто мы друг другу. Конечно, не муж и жена, не смотря на то, что это написано в
документах, но мы и не друзья. Но что бы то ни было, какими бы мы ни были, мне становиться
тяжелее, потому что я привязываюсь к нему и понимаю, что не могу больше притворяться. Я
отличаюсь от Келли. Я не могу строить всю свою жизнь на лжи, даже если это только временно.
Я оставляю свою сумку на краю дивана и иду в спальню. Моя шея и левое плечо болят
после нашей прогулки и я стараюсь растереть их правой рукой. Оказавшись в спальне, я скидываю
свои ботинки, и один летит под кровать. Я наклоняюсь и тянусь за ним, но моя рука натыкается на
что-то твердое. Хмурясь, я встаю на четвереньки и заглядываю под кровать. Я достаю ботинок,
откидываю его в сторону и вижу большой фотоальбом. Его обложка глянцевая и красная, а
корешок оплетен золотой нитью.
Я достаю его, прислоняюсь спиной к кровати, и кладу альбом на ноги. Когда я открываю
его, страницы слегла трещат. Первые страницы посвящены статьям из газет о начале войны. Здесь
вся информация, которую я узнала от своего отца — как кинули бомбы на восточном побережье
США, потом на западе, а потом, как началась бессмысленная война, которая унесла много
невинных жизней. А после окончания войны, не осталось ничего. Но никто не волновался об
ущербе. Все пытались выжить.
После статей в альбом приклеили фотографии, которые подписали черными чернилами. На
фотографиях есть знакомые мне места, такие как гора Рашмор и большой Каньон, а есть те,
которые я никогда не видела своими глазами — пляжи Калифорнии, Северное Сияние, большой
Барьерный Риф. Я провожу по фотографиям пальцами, пытаясь представить себя в этих местах.
— Так, — я слышу голос Бишопа с порога. — Нашла что-то интересное?
Я попрыгиваю, и альбом сползает на пол.
— Боже мой, — выдыхаю я. — Ты напугал меня! — я смотрю на него. — Мне очень жаль,
если я не должна была смотреть этот альбом…
Но он только улыбается, заходит в комнату и опускается на пол рядом со мной.
— Все в порядке. Я не возражаю.
Он тянется к альбому и снова кладет мне на колени.
— Его начал вести мой дед. Он начал вести его после войны, чтобы не забыть, каким был
мир. А я продолжил.
Я открываю следующую страницу, на которой приклеена открытка с потертыми краями. На
ней фото океана. На следующей странице еще одна открытка с океаном. Я смотрю на Бишопа,
который смотрит на альбом.
— Ты хочешь выйти за забор, — говорю я спокойно. — Не так ли?
Он кивает.
— Хочу увидеть океан.
Я вспоминаю наш разговор на диване.
— Это то, чего ты хотел, не так ли? Не женитьбы на мне.
— Эй, — говорит он, — все нормально. Может быть, через несколько лет я смогу убедить
тебя отправиться в очень длительный поход со мной.
— Но… — я осматриваю края береговой линии пальцем. — На побережья скидывали
бомбы. Там разве не опасно?
Бишоп пожимает плечами.
— Может быть, — его лицо напрягается. — Но я не думаю, что мы делаем себе поблажки,
сидя здесь за забором. Кто знает, что там? Мы можем найти других людей. Целые общества, как
наше. И даже если мы этого не сделаем, я хочу, чтобы ты услышала шум волн, — он грустно
улыбается.
Я смотрю на него. Парень, который обожает воду, но не может оказаться у океана. Он мог
бы. До войны. Но не сейчас, когда мы живем на небольшом куске территории и боимся высунуть
нос за забор.
Я слегка пихаю его плечом.
— Мой дед видел океан, до войны. Тихий Океан. Он сказал моему отцу, что он громкий и
холодный и красивый, и вода была настолько соленая, что глаза горели, — я взглянула на альбом.
— Как ты думаешь, мы все испортили?
— Вероятно, — Бишоп вздыхает. — Мы разрушили почти все. Но я хочу знать наверняка.
Я никогда не задумывалась о том, чтобы выйти за забор. Мой мир всегда был ограничен
наставлениями отца. Но, услышав слова Бишопа, я стараюсь представить, какого это: уйти в
неизвестность, оставить все позади. Уйти туда, где весь мир у твоих ног и ты можешь быть кем
хочешь.
— Так что же остановило тебя раньше? — спрашиваю я. — До свадьбы?
Он замолчал на мгновение.
— Мой отец посылал людей туда. Ты знала об этом?
— Нет, — я сомневаюсь, что и мой отец знает. Я никогда не слышала об этом. Это
удивляет меня.
— Не многие люди знают, — говорит Бишоп. — Он послал одну группу из трех
добровольцев, когда мне было десять. А другую группу всего несколько лет назад.
— Они нашли что-нибудь?
— Нет. Только один человек вернулся. Они не прошли и двадцати милях от забора, как на
них напали и украли пищу и оружие. Человек, который вернулся в Вестфалл через несколько
дней, скончался от полученных травм. Вот почему я не пошел, я думаю. Страх.
Я смотрю на его профиль, на резкие линии его челюсти. Я помню его простоту в лесу и в
воде. Я помню его слова о желании следовать зову сердца.
— Я не думаю, что ты был напуган идти, — говорю я. — Я думаю, что ты был напуган
уйти.
— Разве это не одно и то же? — спрашивает он с кривой улыбкой.
— Нет, — я качаю головой. — Ты не боишься того, что там. Но ты не хочешь разочаровать
своего отца.
Бишоп ничего не говорит, но мрачный взгляд в его глазах выдает его.
— Ты когда-нибудь станешь президентом, — говорю я. — И ты сможешь делать все, что
хочешь.
Бишоп усмехнулся.
— Я не собираюсь становиться президентом. Я понял это, когда был ребенком. Но мой