Я качаю головой. Мой отец не любил, когда мы с Келли далеко от него. Он боялся, что мы
выйдем из-под его контроля.
— Ну, теперь мы должны зажечь их, — говорит Бишоп. Он опускается на колени рядом со
столом и зажигает свечи: три широкие и маленькие и две высокие и тонкие. Когда они загораются,
он снова садиться напротив меня.
— Что вы обычно делали в лагерях? — я почему-то волнуюсь.
— Глупости, в основном. Ты знаешь… — он внезапно осекается. — А нет, ты не знаешь.
Я закатываю глаза.
— Ночью мы сидели у костра и рассказывали страшные истории. Иногда мы пытались
играть в бутылочку, но вожатым это не нравилось. Они пытались защитить нас от добрачной
связи, — теперь он закатил глаза.
Я не смотрю на него, когда задаю свой вопрос.
— Тебе нравился кто-то в лагере?
— Нет, — говорит Бишоп. — Я играл в бутылочку. Но там никогда не было конкретной
девушки, я просто надеялся на поцелуи, — он хмыкнул. Мы смотрим друг на друга и я знаю, я
должна задать еще один вопрос или сказать что-нибудь, чтобы нарушить молчание, но мое сердце
колотится в моем горле. — Но моя любимая игра «правда или действие», — говорит Бишоп, в
конце концов.
— Что это за игра? — спрашиваю я. Я делаю глоток из своего бокала.
— Ты никогда не играла в правду или действие? — Бишоп удивленно поднимает брови.
— Я никогда не играла в подобные игры, — я пожимаю плечами.
— Это легко, — говорит Бишоп. — Когда подходит твоя очередь, я спрашиваю тебя
«правда или действие?» и ты должна выбрать. Если ты выбираешь правду, то я задаю тебе вопрос,
на который ты должна ответить только честно. Если ты выбираешь действие, то ты должна
сделать то, что я скажу, иначе ты проиграешь, — он ухмыляется. — Хочешь поиграть?
Ой, это плохая идея, но из моего рта вылетает «да».
— Ладно, поехали, — Бишоп смотрит в потолок, словно рассматривает варианты. —
Правда.
Правда. Я могу что-нибудь спросить у него и, в теории, он должен сказать мне правду. Есть
миллион вещей, которые я хочу знать о нем. Мое желание узнать его побеждает все, даже здравый
смысл.
— Сколько девушек ты целовал, когда играл в бутылочку? — спрашиваю я и смеюсь, будто
это шутка. Но это не шутка.
— Не очень много, — улыбается он. — Мы говорим о настоящем поцелуе? Или чмоке?
— Настоящий поцелуй, — говорю я, хотя не знаю, что это такое, потому что я никогда не
целовалась.
Его лицо серьезно, он задумался.
— Я целовал трех девушек в своей жизни. Когда мне было тринадцать, в игре в бутылочку,
потом в четырнадцать, в лагере. С языком, — довольно добавляет он.
Я смеюсь, и на этот раз по-настоящему.
— С твоим или ее?
Бишоп усмехнулся.
— Я промолчу, — на его лице появилась огромная улыбка.
— Что? — хихикаю я.
Он все еще улыбается.
— Ничего.
— Ты не сказал про третий поцелуй, — напоминаю я.
— Это было два года назад. Прямо перед тем, как я должен был жениться на твоей сестре.
Это была девочка из школы. И было больше, чем один поцелуй.
— Было слишком много языка?
— Нет. Было гораздо лучше.
Я тут же понимаю, о чем он говорит, и стараюсь не краснеть.
— Тебе понравилось? — спрашиваю я и сразу хочу себя ударить.
Бишоп замялся лишь на мгновение.
— Не так, как мне нравишься ты, — тихо говорит он. У меня перехватывает дыхание.
— Бишоп…
— Ты должна была задать всего лишь один вопрос, а ты задала сто, — говорит он, меняя
тему. — Твоя очередь. Правда или действие?
— Правда, — ляпаю я.
Я настраиваю себя на вопрос, на который, скорее всего, я отвечу ложью. Я думала, он
спросит меня о моей семье, но внезапно он спрашивает о моем первом поцелуе.
Это легкий вопрос, но мне удивительно трудно заставить себя ответить.
— У меня его не было, — тихо говорю я и надеюсь, что он не видит мои порозовевшие
щеки.
Бишоп не смеяться и не дразнит меня. Он просто кивает.
— Это отсутствие возможности или отсутствие желания? — и что ответить? Что парень,
которого я хочу поцеловать, сидит напротив меня?
Бишоп открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но я его перебиваю.
— Один вопрос, помнишь? — напоминаю я. — Правда или действие?
— Я бы сказал действие, но я боюсь, что ты заставишь меня раздеться догола и бегать
вокруг, кудахтая, как курица или типа того.
Я поперхнулась водой и смеюсь.
— Такое было в твоем лагере?
Бишоп пожимает плечами.
— Довольно много раз. Нам было по тринадцать.
— Итак, значит, правда?
— Это, наверное, безопаснее.
Хах. Безопаснее. Я на секундочку думаю о том, что я хочу узнать. Есть так много вещей. Из
важного — что он действительно думает про браки по расчету, что он чувствует ко мне, что он
мечтает сделать в своей жизни, его любимый цвет, любимое блюдо, почему его волосы такие
мягкие… Глупые, бессмысленные вопросы.
— Каково это было: расти в твоем доме? — спрашиваю я, наконец.
— Одиноко, — говорит он без паузы. Мое сердце сжимается. Не потому, что мне его жаль,
а потому, что я понимаю. У меня есть сестра, но я была одинокой всю свою жизнь.
— Мой отец всегда была занят, а мать… — он проводит рукой по волосам. — Сложная. Я
думаю, она надеется, что я могу исправить то, что отсутствует между ней и моим отцом, но, увы…
— его голос затихает. — Я уверен, что она любит меня, но я никогда не чувствовал этого. Это ад
для ребенка. Постоянно пытаться заслужить любовь, а не просто иметь ее. Чтобы я не делал,
ничего не получалось. В конце концов, я просто перестал пытаться.
— Да, я понимаю, — говорю я. Я хочу, чтобы он научил меня так же. Переставать
пытаться. Потому что я устала добиваться любви отца.
Бишоп смотрит на меня, и что-то происходит между нами. Он закусывает нижнюю губу.
— Правда, — шепчу, потому что пришла моя очередь.
— Ты боялась меня в первую ночь? — спрашивает Бишоп, удивляя меня.
— Да, — нет смысла лгать.
Он едва заметно хмуриться.
— Я бы не… я бы не прикоснулся к тебе, Айви.
— Я знаю, — говорю я. — Теперь.
— Я не был готов, — говорит он. И теперь его очередь выглядеть неловким. — Просто
потому, что я парень, не значит… — он смотрит на пол. — Ты все еще боишься меня?
Я молчу.
— Нет, — говорю я. Это не совсем правда. Я больше не боюсь того, что он прикоснется ко
мне. Я боюсь, потому что я хочу этого.
В его глазах отражаются свечи, и я думаю, что сейчас он наклониться вперед. Воздух
накаливается, но он неподвижен.
— Я думаю, теперь моя очередь, — говорит он. Его голос глубокий. — Правда.
— Опять? — я пытаюсь улыбнуться, но у меня ничего не выйдет.
— Правда интересна, — говорит он. — Я не хочу танцевать танец маленьких утят.
— Почему ты выбрал меня, а не мою сестру? — боже, зачем я спросила это?
Бишоп улыбается.
— Я удивлен, что ты не спросила раньше.
Я скрещиваю руки на груди.
— Ну и?
— Моя мама — пару дней в неделю моя мама работает волонтером в больнице. Она
помогает везде, где может, — я раздражаюсь, он видит это и примирительно поднимает ладонь. —
Брала с собой меня. Это относиться к истории, я обещаю. Я наклоняю голову, и он улыбается.
— Я часто ходил с ней, когда бы младше. Однажды, когда мне было около четырнадцати, я
был там. Двери открылись, и я не мог понять, что происходит, но я слышал шум. Кто-то плакал,
кто-то кричал, звал доктора. Я оглянулся и увидел девушку примерно моего возраста с длинными,
темными волосами, молящую о помощи. И одна из медсестер похлопала меня по плечу и сказала:
«это девушка, на которой ты скоро женишься. Келли Вестфалл.»
Я чувствую боль в груди от его слов. Я ненавижу мысль, что он женится на моей сестре.