снять напряжение в теле.
Ванная комната маленькая, как и весь дом, и безупречно чистая. Я принимаю душ так
быстро, как только могу, и в этот раз не потому, что нет горячей воды. Я просто не хочу
оставаться голой на долгое время: я не знаю, когда вернется Бишоп.
После того, как я надела футболку и шорты и расчесала волосы, я начинаю распаковывать
вещи. Странно видеть мою небольшую коллекцию одежды, висящей рядом с одеждой Бишопа в
гардеробе; мне показалось, что это делает наш брак реальным.
Я брожу по дому, открываю ящики, ощупывая и оглядывая все. Мне нужно сделать это
место более комфортным. Он никогда не будет разговаривать со мной и доверять мне, если я буду
продолжать вести себя так, будто я жду не дождусь его ухода. Здесь достаточно много места для
того, чтобы отдавать себя ему и прятаться от него, если это потребуется. Я просто должна
научиться жить в этом пространстве.
На стене в гостиной висит большая версия карты нашего города, такая же висит в мэрии. Я
встаю на на диван, чтобы поближе ее рассмотреть. На карте показаны все наши крупные
достопримечательности, как антропогенные, так и природные: мэрия, суд, река, теплицы, где мы
выращиваем большинство наших продуктов питания, солнечные панели, которые обеспечивают
наше электричество, вода и поля хлопка, которые мы используем для изготовления одежды.
Ограда.
По словам моего отца, первоначально ограда была построена, чтобы отделить диких
животных и людей. Не для того, чтобы удерживать нас внутри. Мы можем уйти, да. Но никто не
пытается. Потому что никто не знает, что там, за оградой. Какие ужасы могут скрываться за
горизонтом. У большинства людей здесь, по крайней мере, есть еда на столе, крыша над головой и
место для сна. Память о войне и рассказы наших бабушек и дедушек про голод и радиацию,
заставляют нас сидеть и не рыпаться.
Единственные люди, которые оказываются за оградой, — те, кого выгоняют туда за
преступления, как реальные, так и предполагаемые. Иногда кому-то удается вернуться, через
тоннель под забором или отверстие в нем. Но нет второго шанса. Если вы вернетесь после того,
как вас выгнали, вас ждет смертная казнь, без исключения. Мой отец сказал, что в первые дни
бандиты ломали заборы, пытаясь достать еду или оружие, но мы всегда были в состоянии
сражаться с ними и выгонять их. Но на моей памяти такого не случалось.
Я знаю, я не смогу сидеть в этом доме весь день и пялиться на стены, иначе я сойду с ума.
Можно сходить на рынок, но еще слишком рано для сообщения от Келли. Но даже если и так, я
смогу подышать свежим воздухом и успокоить мысли в голове.
Я никогда не была на рынке в этой части города, но я знаю, где это. Я выбираю долгий
путь, поэтому я иду мимо дома президента. Сегодня теплый, солнечный день, и
немногочисленные люди медленно прогуливаются по тротуару и катаются на велосипедах.
Некоторые из них украдкой поглядывают на меня, заставляя меня нервничать. Я опускаю голову
вниз и использую свои волосы, чтобы скрыть лицо.
Дом президента темный и словно безжизненный. Только один человек работает на
лужайке, толкая тачку мульчи. Я останавливаюсь и хватаюсь за железную решетку. Интересно,
Бишоп сейчас внутри дома и разговаривает со своим отцом, как разговариваю я со своим? Когда
садовник бросает на меня взгляд, я отпускаю забор и отхожу.
Я чувствую запах рынка до того, как вижу его. Запах яблок, перезрелых овощей, свежей
земли плыл по воздуху, и мое горло сжимается от тоски по рынку недалеко от дома моей семьи. Я
скучаю по нему даже больше, чем по мой дому. Я всегда чувствую себя комфортно там, где все
знают меня по имени. Мой отец, хоть и был лидером в нашей части города, всегда была
замкнутым, держа нас с Келли дома. Он верил в домашнее образование, и никогда не поощрял
дружбу с другими детьми. Но на рынке я чувствовала себя частью какого-то большого
сообщества, которое заботилось обо мне.
Но этот рынок, хоть и не отличался от моего, все равно был другим. Палатки больше и
ярче, и все продавцы мне незнакомы. Никто не хамит мне, но я знаю, что они следят за каждым
моим шагом. Женщина в платье протягивает мне булочку, когда я прохожу мимо ее стола.
— О, нет, — говорю я, качая головой. — Я ничего не покупаю.
Она улыбается.
— Без оплаты. Наслаждайся, — говорит она, и я понимаю, что невежливо отказываться. Я
беру выпечку из ее рук.
— Спасибо, — говорю я и улыбаясь.
— Не за что, миссис Латтимер, — говорит она, и улыбка сползает с моего лица. Они
собираются дарить мне подарки? Вот что значит быть женой Бишопа: все будут задабривать меня
только потому, что у меня его фамилия? Вот так живет Бишоп? Берет все, что ему дают без всякий
мыслей и сожалений?
Я отдаю булочку маленькой девочке, которая смотрела на меня восхищенными глазами.
Затем я прохожу через толпу и подхожу к небольшой палатке в конце ряда. Пожилой мужчина
продает разные приправы и варенье в красивых баночках с разноцветными веревочками на
крышках.
— Привет, — говорю я. Я притворяюсь, что изучаю банку горчицы.
— Привет, — говорит он в ответ, глядя на толпу позади меня. — Чем я могу вам помочь?
— одна его рука была забинтована.
— Нет, — я поставила банку с горчицей обратно. — Просто смотрю, — я выразительно
смотрю на него, и он осторожно покачал головой. Нет сообщений от Келли. Я знала, что так
будет, но все равно по моим венам бежит разочарование, и я расстраиваюсь. Но я не могу
позволить себе унывать. Она свяжется со мной, когда придет время. До тех пор, я должна
выяснить, как играть в жену Бишопа так, чтобы он верил.
В шесть часов его нет дома. Я сделала яичницу полчаса назад, и теперь она застыла на
плите. Я даже не могу обидеться или разозлиться, ведь я не спросила у него, куда он ушел и когда
вернется.
Я начинаю накрывать на стол, потому что не знаю, чем еще заняться. Когда входная дверь
открывается, я подхожу к плите и снова включаю конфорку.
— Привет, — кричу я, — Я здесь, — я морщусь, понимая, как глупо это звучит.
Он не отвечает, но я слышу его шаги в гостиной.
— Привет, — говорит он с порога кухни. Вчера я не заметила, какой у него глубокий и
задумчивый голос, пока пыталась успокоить свои нервы.
— Я приготовила ужин, — говорю я, глядя на него. Он облокотился на косяк двери,
скрестив руки на груди. Он одет в темно-серую футболку и потертые джинсы, и он выглядит
более комфортным в повседневной одежде, так же, как и я. Его густые темные волосы в
беспорядке, словно он проводит по ним рукой каждые несколько минут. Я возвращаю свое
внимание к яйцам и пытаюсь отклеить их от дна сковородки.
— Я надеюсь, что ты голодный, — говорю я. — Потому что я очень. Я почти ничего не ела
сегодня, — слишком быстро и слишком нервно говорю я.
Он не отвечает. Я еще раз смотрю на него, и он мне улыбается.
— Что ты делаешь? — спрашивает он, наконец.
— Готовлю, — говорю я, кусая губу. Я пытаюсь, по крайней мере. Почему он не может
просто сделать что-нибудь? Он до сих пор не оправдал мои ожидания. Он молчит, не трогает
меня, даже сочувствует, по-моему. Внезапно я чувствую волну гнева на сестру. Она должна была
сказать мне, как вести себя с парнями.
— Хммм… — это все, что он говорит. Тишина окутывает нас, и я не знаю, как ее прервать.
Я резко кидаю деревянную лопатку в сковороду, и горячие кусочки яиц разлетаются во все