— Энрике, ты можешь объяснить мне, что ищешь?
Он ответил. Мария выслушала его до конца.
— Ты собираешься сделать факелы из человеческих костей и саванов? — с каменным лицом переспросила она.
— У тебя есть идеи получше?
— А это тебя не устроит? — Мария перевела луч фонарика на углубление в стене пещеры.
Там на полу лежала груда каких-то металлических штуковин. Нагнувшись, Мария подняла одну из них. Почерневший от времени предмет напоминал сплюснутый горшочек с вытянутым носиком.
— Ну и что это такое? — раздраженно спросил Пинсон.
— Ты что, и вправду не знаешь? — изумилась она. — Ты, прославленный специалист по древним маврам! А вот Томас сразу бы понял, что это! — Мария рассмеялась. — Неужели ты никогда не читал «Тысячу и одну ночь»? Это же лампа Алладина. Их тут штук пятьдесят, не меньше. Словно Самуил с Паладоном знали, что мы придем.
Саваны все равно пригодились. Мария объяснила заложникам, как сделать из них новые фитили для светильников — старые-то истлели от времени. Под руководством бабушки Хуаниты женщины организовали настоящую производственную линию. Одни перебирали снятую со скелетов одежду, вырезая и свертывая из нее фитили. Потом две женщины помоложе вставляли фитили в носики светильников, после чего передавали их для проверки бабушке Хуаните, которая с величественным видом восседала возле бочек на стуле, некогда принадлежавшем Самуилу. Если старуху удовлетворяло качество, она вручала лампу Томасу, вызвавшемуся ей помогать. Мальчик заливал в жестянки масло, наполняя каждую до краев с помощью глиняной чашечки, найденной на столе. Затем, он возвращал светильник Хуаните, которой Мария отдала свою зажигалку. В этот момент все замирали и смотрели, как старуха чиркает «зиппо». Если фитиль не желал загораться и лишь дымил, раздавался всеобщий вздох разочарования, и лампу Алладина возвращали на доработку. Если же вспыхивал язычок пламени, пещера оглашалась радостными криками, а женщины хором вели счет: «Первый!.. Второй!.. Двенадцатый!.. Тринадцатый!..» Уже было готово двадцать четыре светильника.
С увеличением их числа в пещере становилось все светлее, а тени на стенах и потолке, которые отбрасывали работающие женщины, делались все четче. Казалось, людей обступили черные согбенные великаны. Эктор и другие мужчины, расположившись на полу возле входа в тоннель, задули свечи — при свете древних жестянок работа у них пошла быстрее. Гарсию очень беспокоили расселины в тоннеле, и потому он решил обвязать всех заложников веревкой. Мигель — последний, кто спустился в мечеть, — притащил ее с собой. Потом мужчины сходили за огромным куском холстины, которым солдаты прикрыли взрывчатку, и разрезали его на длинные узкие куски. Теперь они вязали из них петли, чтобы прикрепить их к веревке, вроде сбруи. Петель предстояло сделать много — по числу заложников.
Пинсон и Мария, оставшись без дела, стояли у Ниши Света, восхищаясь красотой отделанного мрамором и алебастром алькова. Мария, вооружившись обрывками ткани для фитиля и маслом, долго возилась с вделанным в Нишу светильником. Наконец ей удалось его зажечь. В мерцании огонька михраб выглядел еще прекрасней. Пламя играло в розовых сапфирах, украшавших изумительную резьбу, изображавшую переплетение трав, цветов, а также порхающих среди них птиц. В теплом мерцающем свете казалось, будто изящные цветы покачиваются на легком ветерке, а птицы перелетают с одного стебля на другой.
— Какая красота, — прошептала Мария. — Только подумать, последний раз эту лампу зажигали почти тысячу лет назад.
— Паладон и впрямь был гением, — Пинсон выдавил из себя улыбку, стараясь утаить от рыжеволосой красавицы тягостные мысли. — Ты обратила внимание, что ниши по обеим сторонам стены похожи друг на друга как две капли воды.
— Вот только светильник с другой стороны не горит, — отозвалась Мария. — Его уже никто никогда не зажжет. Какая мечеть… аж дух захватывает… Ты знаешь, я походила среди колонн… У меня была свеча, многого с ней не разглядишь, и все же… Ты знаешь, я человек не религиозный… Но это самое благодатное место, в котором мне доводилось бывать за всю свою жизнь… Оно напоено святостью…
— Создатели этого храма тоже религиозностью не отличались. Сейчас таких называют теистами. Они верили в Бога-Перводвигателя, в силу, дарующую жизнь всему, что растет, движется или дышит, даже камням в земле и звездам в небе. Вот кому Самуил с Паладоном посвятили храм. Это их памятник. Ну, точнее, не только их. Это воплощенный в камне гимн человечности, знанию, любви и благородным порывам. Храм во славу лучших устремлений людского рода. — Почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы, Пинсон поспешно продолжил, не желая, чтобы Мария заметила, как он страдает от терзающей его тоски. — Возможно, их веру можно назвать своего рода религией, но это религия странная, особая. Эта религия терпимости и беспредельной любви. Именно эта вера и давала силы Самуилу и Паладону вплоть до самого конца. Пожалуй, именно ее они и называли Идеей, которая должна пережить их ужасные времена.