Но Мануэла тоже поняла бы его. Она знала его лучше, чем кто-либо другой. На протяжении многих лет она была его совестью. Теперь в нем пробудилась его собственная совесть. Что человеку остается в конце жизни, кроме как хранить преданность идее? Идеи — это не только фундамент цивилизации. Это божественные искры, отделяющие порядок от хаоса, пробуждающие в сердцах надежду на лучшее, изумительные образы вечной вселенской гармонии. На самом деле все очень просто. Сохранив этот храм, он, Пинсон, совсем как Паладон и Самуил, не даст крошечному огоньку угаснуть. Он станет светить и дальше, рассеивая окутывающую тьму. Сохранится до лучших времен Идея. Да, о ней никто не знает. Никто не подозревает, на какую жертву он, Пинсон, пошел, чтобы ее сохранить. Но это неважно. Идея — словно горящий сейчас светильник там, внизу, в михрабе.
Профессор усмехнулся. Вообще-то, Томас все же может гордиться дедом. Пинсон чувствовал в себе дыхание жизни, жизни подлинной, жизни вечной. Кто сказал, что игра не стоит свеч? Он закрыл глаза, неожиданно ощутив чудовищную усталость, и вскоре крепко заснул.
Пинсона разбудила стрельба, доносившаяся откуда-то издалека. Сперва он подумал, что ему все еще снится сон, ведь изначально шум боя в некрополе практически не был слышен.
Однако грохот разрывов и хлопки выстрелов делались все отчетливей. Профессор тряхнул головой, собираясь с мыслями. Похоже, бой идет уже в самом соборе. Огаррио пришлось отвести отряд к последней линии обороны.
Сна как не бывало. Пинсон схватился за кирку: если солдаты в храме, значит, скоро сюда явится Огаррио.
Стоило профессору спрятаться за колонной, как прогремел сильный взрыв. Энрике услышал, как несколько скелетов выпали из ниш на пол.
Затем надолго повисла тишина, которую разорвала ружейная пальба. Когда в перестрелке наступила пауза, Пинсон услышал негромкое жужжание мотора и приближающиеся голоса.
— Аккуратнее. Толкай, когда я тяну, — донесся голос Огаррио. — Ринкон, черт тебя подери, да убери ты с дороги эти поганые скелеты.
На гранитную стену упал луч света. Он становился все ярче, голоса все громче, а иллюзия того, что статуя Паладона висит в воздухе над гробницей, еще убедительней.
— Уже близко. Бесерра, ты как, дотянешь?
— Дотяну, сержант, — раздался свистящий хрип.
— Молодец.
Из коридора показались три человека. Первым шел Ринкон с дуговой лампой в руках. Он хромал, приволакивая ногу. Его изорванные штаны промокли от крови. За ним появился Огаррио, который, согнувшись в три погибели от напряжения, волок за собой тележку с генератором. Сзади ее подталкивал Бесерра. Повязка на его голове прикрывала один глаз. Когда солдат выпрямился, Пинсон увидел, что его левая рука безжизненно висит вдоль туловища, а вся гимнастерка залита кровью. Скорее всего, Бесерру ранило либо в грудь, либо в плечо.
— Ладно, вот и все, — тяжело дыша, произнес Огаррио. — Дальше я уже сам справлюсь. Вы идите на лестницу и держите оборону. Вам надо протянуть как можно дольше. Как только я все сделаю, сразу же приду сменить вас.
Бесерра расхохотался. Смех получился булькающим. Пинсон увидел кровавые пузыри на губах солдата. Значит, пуля пробила легкое.
— Ничего себе, сменить… Ну просто обхохочешься… — прохрипел солдат. — Мы взлетим до самого неба…
— И заберем с собой целую дивизию фашистов, — отозвался Огаррио. — Согласись, неплохо. А ну иди сюда, сволочь ты эдакая, — с нежностью сказал он и осторожно обнял солдата, стараясь не потревожить ран, а потом поцеловал в обе щеки. — Хороший ты человек, Бесерра. Сберег себя. Не стал погибать со всеми. И ты тоже, обалдуй, — сержант обнял Ринкона. — Славные вы бойцы. Я вами чертовски горд. А теперь марш держать оборону, а то фашисты доберутся сюда раньше времени.
Проводив их взглядом, Огаррио потер лоб и взял фонарь.
Сержант заметил неладное, только когда приблизился к гробнице.
— Это еще что за херня?.. — пробурчал он себе под нос, взяв в руку один из кусков камня, которыми Пинсон заложил пролом в саркофаге. В этот момент профессор выскользнул из-за балюстрады и неслышно шагнул к Огаррио.
Сержант, видимо повинуясь некоему инстинкту, обернулся. Отбросив камень, он схватился за пистолет. Оружие оказалось у него в руках, прежде чем Пинсону удалось сделать три шага.
— Ты? — ахнул Огаррио и выстрелил.
Пинсон почувствовал сильный удар в грудь как раз в тот момент, когда его руки с зажатой в них киркой устремились вниз. Стальное острие впилось сержанту прямо над солнечным сплетением.