Арджуна бросил его навзничь и жестко поцеловал, упиваясь тем, как раскрывается под его ласками медовый цветок рта. В истоме флейтист перекатывал на подушках темнокудрую голову; цветы в ушах постигла жалкая участь, и Арджуна зубами выдернул то, что от них осталось, перекусив стебли у мочек.
Внезапно Кришна выскользнул из-под него и отпрянул, скинув потянувшиеся за ним руки.
— Что? – недовольно потребовал Серебряный.
Баламут заурчал леопардом и склонил голову набок.
— Арджуна, я тебя хочу...
— Я тебе не пастушка.
— А я тебе что, пастушка?!
— Махаратхи не отдаются, – сурово изрек Серебряный.
— Еще как отдаются!
— Финик тебе.
— Ну, не ломайся, – засмеялся Кришна. – Ты же знаешь, я все равно тебя уговорю...
“Любимый мой, облаченный в желтые шелка, отливающие золотом, неотразимый танцор с прекрасными лукавыми глазами, ты приходишь как захватчик и похищаешь все – сердце, ум, тело. Упоительный поток блаженства пронзает меня, и я цепенею, поглощаемый океаном сладости. Словно бы солнце, луна, молнии и радуги одновременно окружают тебя, – о, я не осмеливаюсь поднять глаз, чтобы узреть твой лучезарный облик, я сижу у озера своего сердца, упиваясь твоим отражением...
Твоя безупречная кожа цветом напоминает темную, с голубоватым отливом тучу; грудь твою, подобно белопенным завиткам на гребешках волн, украшают чистейшие перлы, сияющие незамутненным блеском. Твои локоны переплелись с цветами, как свет луны с тенями облаков, тело точно переливается отблесками пламени от сверкания множества драгоценных камней, а серьги в ушах – как два ослепительных солнца...
Как ты прекрасен, любимый мой, когда глаза твои затуманены вожделением, а губы и щеки пылают румянцем, когда ты приходишь, сладко улыбаясь, покорный моему желанию, когда приникаешь ко мне, усталый, после любовного сражения, и следы одержанной победы на твоем теле словно нанесены расплавленным золотом на поверхности гладко отполированного сапфира. Восторг плоти и ликование духа сочетаются, даруя неописуемую, всякое мгновение новую сладость; она недоступна человеческим чувствам, что предназначены для блеклых красок этого мира, и я возношу хвалы отцу, наделившему меня божественной природой.
Мелодия флейты, целующая быстролетный ветер, напоена амритой твоих сладчайших губ; аромат лотоса распространяет твое совершенное тело. Среди прекрасных женщин, льнущих к тебе, как пчелы льнут к цветам, полным нектара, ты сияешь, превосходя красотою все мыслимое и немыслимое. О, ты – как совершенная Каустубха среди драгоценностей, как лотос среди цветов, как Вишну среди Адитьев, ослепительный, несравненный...
Цветочный Лучник не нуждается в вечно наполненных колчанах. У Камы всего пять стрел, но ни одна не прошла мимо: смущающая, иссушающая, сжигающая, сокрушающая, повергающая в безумие – изранен я, несчастный. Разве братья Ашвины, божественные лекари, или премудрый Дханвантари возьмутся исцелить пораженного любовью? Песнями небесных музыкантов, веселыми плясками утешиться ли мне? Не вижу радости ни в стяжании богатства, ни в покорении царств, ни в пучинах гибельной битвы: кровью, цветами и золотом не утолить моей жажды. Лишь в тебе пребываю я сердцем, лишь тебе поклоняюсь, мечтая прийти к тебе, мой любимый...”
“Любимый мой искусен в убийствах, равен Разрушителю Шиве! Мощнорукий воитель, он непобедим в битве и снисходителен к молящим пощады, именем его клянутся от берегов Ганги до отрогов Восточных Гхат, ибо он сражается честно. Восседая на троне, он ослепителен подобно Индре, Владыке богов, щедр к подданным и беспощаден к злодеянию, склонен к совершению добрых поступков. Рожденный из стали и серебра, он сияет, как полыхающий огонь, превосходя красотой Пятистрелого Каму; безупречный, чистый, желанный, он воистину является лучшим из полубогов и дорог моему сердцу...”
Слыхал, кум? Чего намедни-то было?
— Опять, небось, врать будешь?
— Я?! Да когда это я врал?
— Не мешай человеку, пускай рассказывает!
— Да, пусть расскажет, а мы там поглядим...
— Тестя моего знаете? Многих достоинств брахман, недавно вот покинул мирское бытье, в ванапрастху ушел, в лесном ашраме жить, мантры бубнить, Жар накапливать для следующего рождения.
— И чего?
— Да вот сидел он третьего дня на травке, медитировал... И чует: мешает чего-то. Выходит из медитации и слышит: от Ямуны визг, топот, мриданги гремят, флейты заливаются. Тесть мой смекнул: не иначе царь какой с женами явился порезвиться в прохладе. Он мужик любопытный, пошел поглядеть. Видит – баб тьма-тьмущая, поют, болтают, хороводы водят, – а царя нет! Утоп, что ли?