— Пусть так – но много ли достоинства в такой славе?!
— Где ложь, где истина? – тихая флейтовая трель. – Кто различит, если все сущее – только Майя?
Арджуна резко выдохнул, но промолчал.
— Даже мудрые заблуждаются, – пропел Кришна, сладко жмурясь. – Однако тот, кто действует без привязанности, никогда не пятнается грехом, подобно тому, как лист лотоса не смачивается водой...
— Ты забавляешься, – почти нежно сказал Серебряный.
— А чем мне еще заниматься? – спросил Баламут у светлоликого Чандры, нарисованного на потолке, закрыл глаза и весенней пантерой вытянулся поперек широкого сиденья; Арджуна невольно закусил губу. – Тебе... не надоело еще со мной разговаривать?
— Всего лишь одно, Мадхава. Скажи мне...
Кришна, чуть улыбаясь, открыл левый глаз.
— Я слышал не меньше трех историй про то, как я поспорил с кем-то на собственную жизнь и проиграл, избегнув встречи с Ямараджей исключительно твоей милостью...
— Ты собираешь сплетни? – перебив его, кисло поинтересовался флейтист.
— Собираю сплетни? – Арджуна почти залюбовался им. – Ты их распускаешь!
— Это ложь, – мгновенно отрекся Баламут.
— А история про то, как Бойца сотоварищи похитили гандхарвы? И нам – нам! – отчего-то взбрело в голову их вызволять?
— А разве это неправда? – невинно осведомился флейтист.
— Один достойный вельможа тот же вопрос задал старшенькому. Тот целый день молчал. И по сю пору киснет, как молоко у болтливой бабы...
Кришна снова уставился в потолок.
— Пусть... – лениво уронил он. – Его дело – сидеть на слоне и олицетворять моральный закон. И ему это отлично удается...
Арджуна усмехнулся.
— А если ему это однажды надоест?
Баламут покачал головой.
— Он слишком хорошо владеет своими чувствами, чтобы сорваться. Такой достойный человек. Даже неинтересно... А ты, вероятно, решил податься в аскеты, сын Притхи, и, готовясь противостоять чарам апсар и гандхарвов, упражняешься на мне.
— В аскеты я всегда успею. Возможно, это будет дельным решением: вместе с тапасом подвижники обретают мудрость, а она мне необходима. Ибо я, наконец, хочу понять, что ты делаешь и зачем!
Кришна встал.
Он был прекрасен, в один миг преобразившийся из томной любовницы в гневного бога; но и поднявшийся перед ним герой внушал ужас.
— Арджуна, ты великий воитель – воюй. Думать буду я.
— А я не люблю, когда подо мной думают! – в бешенстве рявкнул Сребрец. – Кто будет убивать после твоих раздумий? Пес ли я, чтобы бросаться на указанного?
— Чьих врагов ты будешь пронзать стрелами? Чужих?
— Твоей милостью перед нами лег путь к гибели!
— Разве доблестная смерть в бою – не лучшая из участей кшатрия?
— А если кшатрий желает победить и насладиться победой?
— Я обещаю вам победу, – протяжно выдохнул Кришна, откинув голову назад. – Я обещаю, что люди тысячелетиями будут рассказывать о вашей победе...
— Которой не было?! Ты... я так и вижу, как над нашими трупами ты сочиняешь нечто... несуразное, – последнее слово Арджуна выплюнул как гнилой кусок.
Баламут скривил губы.
— Что же вы думали раньше? – процедил он. – Я только указывал дорогу, шли вы по ней сами... Или ты не был счастлив следовать моим советам?
— Думали?.. раньше?.. – эхом повторил лучник, и в его глазах заплескался серебряный прилив.
Кришна, в панике хватаясь за флейту, отшатнулся от ярости, которую сам же вызвал.
Ярости оставался шаг до боевого безумия.
Давно прирученный, любящий, преданный, он в один вздох сбросил многолетнюю паутину, исчадье Молниедержца! ...нет, это лишь последний рывок тигра, угодившего в зыбун, мухи вблизи хозяина тенет...
И все же сейчас Арджуна поднимет на него руку.
Флейта.
Гаснет серебряное сияние.
Баламут отнял флейту от губ, кратко вздохнул и начал говорить – неторопливо, спокойно, едва заметно укорачивая одни слова и растягивая другие.
Стихотворный строй “гриштубх”, четверостишия с особым ритмом ударений внутри строки... ритмом.
Песня.
Нет.
Песнь.
Он не видел того, что грезилось Юдхиштхире, возлюбленный Господа, первый из бхактов, еще не видел. Крылья этой души не бабочке были под стать, более походя на орлиные, – но уверенные руки расправляли их, готовясь насадить улов на иглу...
Это – цельность. Освобождение. Мир.
Горький привкус истины, неземная весна, зыби Предвечного океана, отражающие рассвет... Огненный хмель сражений, мудрость, погруженная в созерцание, отвага и страсть, свет и тишина...
Вечность.
Арджуна опустился на колени. Гордец из гордецов, царевич и полубог, непобедимый воитель смотрел на флейтиста снизу вверх, с темным, отчаянным обожанием.