Это было невыносимо.
Из похода Серебряный вернулся измученный ранами, сутулящийся и страшно постаревший. Победоносный, вернувшийся с победой, он приветствовал братьев и обнял Кришну; руки Обезьянознаменного были холодными и слегка тряслись, словно у дряхлого старца.
Баламут поднял голову и встретил серый взгляд полководца, усталый и безразличный. Даже когда он собственноручно убивал ту безумную, несообразную ни с чем страсть, что горела в его былой синеве, – она не желала умирать, становиться Преданностью, она таилась под углями, как прибитый дождем костер, и несмело теплилась, готовая в любой миг вновь опалить неукротимым пламенем...
Сейчас эти глаза были пусты.
Любят – живые.
Баламут едва дотерпел до завершения обрядов и на следующий же день умчался в Двараку, не желая видеть некогда дорогое лицо.
Теперь он был уверен, что любил Арджуну.
Жертвенный конь, выйдя из врат Города Слона гладким крепконогим жеребцом, за время странствий превратился в заморенного одра. Времени прошло не столь много; жрецы-надзиратели ломали головы – отравлен? Испорчен тайными недоброжелателями? Однако, коль скоро конь пришел живым, все остальное не имело значения; конюхи подкормили и вычистили вороного, и в должный день он был торжественно заклан на центральной площади. Благочестивые брахманы, коих множество привлекло в столицу обещание обильных даров, стояли кругом, изощряясь в умении определять волю богов по внутренностям жертвы.
Затем рядом с жертвенником, с которого все еще капала кровь, исполненные добродетелей и непрестанно восхваляемые Пандавы по очереди совершили ритуальное соитие с общей женой. Несмотря на исключительную святость обряда, Драупади удалилась в свои покои немедля по выполнении супружеского долга.
Конину же сожгли.
Кали-Юга.
Воистину же, внемлите, цари земли станут косны духом и жестоки, будут постоянно пребывать во лжи и злодеяниях, предавать смерти женщин, детей и коров; они захватят имущество подданных. Жизнь станет короткой, а желания – ненасытными. Благосостояние и благочестие, уменьшаясь день ото дня, дойдут до полного своего исчезновения; так мир окажется развращенным всецело... Царить будет нищета, пользоваться уважением – богатство, только лживые достигнут успеха в суде, и процветет всяческий блуд и распутство, отчего смешаются варны и не станет уже ничего, почитаемого как священное...
Много и страшно говорили пророчества о наступающей Темной эре; но, прокатившись над склоненными в ужасе головами, черно-огненный шквал показался гнилым ветерком. То, что ужасало прежде, стало повседневным и серым, и уже смеялись умные люди над былым вдохновением прорицателей и залежалыми вестями о конце света...
Туго пришлось разве лесным мудрецам-подвижникам. Брахманы помоложе, пробуя повторить воспетые в сказаниях подвиги прежних риши, – те проводили недели, стоя на цыпочках с поднятыми вверх руками, съедали раз в месяц упавший с дерева лист и медитировали в жаркие дни меж пяти костров, – получали в награду не казну тапаса и не внимание небесных апсар, а болезни и телесную немощь. Говорили, что где-то не то в лесах, не то на горах живут еще настоящие аскеты, что въяве беседуют с почтительными богами и творят чудеса. Но умные люди с негромкой настойчивостью замечали, что все это сказки для простецов, а дело брахмана – совершать обряды за плату и блюсти изобильные паломниками храмы.
Чуть позже худо стало с паломниками и платой: даже старейшие и благочестивейшие из жрецов не могли добиться ответа от Первого и Третьего миров, и моления уходили непонятно куда и непонятно кому, – а, стало быть, непонятно зачем. Практичные вайшьи перестали платить, и тут уж умным людям стало вовсе не до сказок. Разве досужие бродяги чесали язык историями о том, что далеко за хребтами Гималая есть место, где высится дверь от земли до неба, ведущая в прежний, утраченный мир Закона-Дхармы, обитель богов, демонов и мудрецов.
Еще болтали, что однажды из этой двери вышел Шива, пощупал косяк, поискал глазами притолоку и брюзгливо заявил, что Сиддхартха, конечно, великий человек, но не настолько же. После чего ушел обратно.
Может, так, а может, и нет. Не переться же, в самом деле, умным людям через Гималай за этой самой дверью?
А, достойнейшие?
Вот то-то.
До хастинапурского двора эта история дошла с караванщиками, ходившими к предгорьям за золотым кладом Куберы, Стяжателя Богатств. Найденный клад сделал окружающий мир значительно лучше, по крайней мере, в глазах караванщиков. Тем более что рядом с сокровищницей Миродержца не обрелось не только грозного хозяина в боевом паланкине, но и самого распоследнего заморыша-якши. Щедроты караванщиков притягивали, словно мед, тех самых досужих бродяг, и сказания лились великой рекой Гангой.