глазах.
— Папа, — говорю я, — думаю, вы знакомы, — я не могу заставить себя назвать Иккинга своим мужем. — Это мой отец, Джастин Хофферсон.
Они пожимают друг другу руки.
— Рад видеть вас снова, сэр, — говорит Иккинг. Он смотрит на отца и не моргает. Мой отец не пугает Иккинга, как остальных людей.
— Взаимно, Иккинг, — отвечает мой отец, хлопая его по плечу. — Это моя старшая дочь, Кэтрин.
— Папа, я уверена, что он знает, кто я такая, — усмехается Кэтрин. — Он же почти женился на мне два года назад, — добавляет она, смотря на Иккинга из-под опущенных ресниц.
Я не совсем уверена в том, что она делает: то ли флиртует с ним, то ли просто хочет напомнить о том, что его обязательство было прежде всего перед ней. В чем я точно уверена, она хочет быть той, кто лишит его жизни, но она была лишена этого шанса. И это еще одна причина, по которой она никогда его не простит. Я опускаю взгляд, надеясь, что он не чувствует это напряжение между нами.
— Я помню, — просто отвечает он ей и улыбается, обнажая прямые белые зубы. Улыбка будущего президента. — Но приятно, наконец, познакомиться.
Мы делаем круг по комнате, принимая поздравления от незнакомцев. Я смотрю на других невест, у большинства которых сияют глаза и широкие улыбки на лицах. Они не отходят от своих новых мужей, гордо хвастаясь ими и радуясь любому вниманию к себе. Беспокоятся ли они о том, что будет позже? Я не сомневаюсь, что большинство этих девушек никогда не видели своих
мужей до сегодняшнего дня. Как они могут так широко улыбаться? Как они могут быть так уверены в собственном счастье?
— Ты готова идти? — спрашивает меня Иккинг. — Я не думаю, что выдержу еще однорукопожатие.
Я готова. Часть меня желает убить его прямо здесь и сейчас. Просто схватить нож со стола и, игнорируя все продуманные шаги, пырнуть его в грудь.
— Да, — отвечаю я. — Мне нужно попрощаться со своей семьей.
Иккинг кивает, и я облегченно вздыхаю, когда он не следует за мной. Я хочу побыть наедине с семьей в последний раз.
— Ну, — говорю я, снова приближаясь к отцу и Кэтрин. — Вот и все.
— Ты сможешь сделать это, — говорит Кэтрин, сжимая мои пальцы до боли в костях. — Он достаточно симпатичен и даже мил, — ее ухмылка опровергает ее же слова. — Переживи сегодняшний день, а завтра будет легче. Я обещаю.
Но как она может мне это обещать? Не ей нужно сейчас идти в чужой дом с незнакомым парнем и позволить ему…
Мой отец смотрит мне в глаза.
— Помни про наш план, — говорит он едва слышно. — И помни, что я тебя люблю.
Я не сомневаюсь в его любви, но разъяренная часть меня все же задает вопросы: с чем связана эта любовь? С моим послушанием, моей помощью, моим успехом? Будет ли он все еще
меня любить, если я провалю эту миссию?
Я киваю, поджав губы, потому что не уверена, что еще могу сказать.
Иккинг и я — одни из первых пар, направляющихся к выходу, и парни постарше свистят и кричат несуразицу нам вслед.
— Уходите так рано?
— Не можешь больше ждать, да, Иккинг?
— Кто-то очень хочет посмотреть что там под этим платьем.
Мои щеки горят от этих слов и мне ужасно хочется развернуться, спуститься обратно вниз и ответить им. И Иккингу тоже, просто за то, что он участвует во всем этом. Я спотыкаюсь на ступеньке, и Иккинг придерживает меня рукой за локоть.
— Игнорируй их, — говорит он сухо, — они идиоты.
Может, так и есть, но не думаю, что они говорят неправду. Ему уже восемнадцать, и сегодня ночью должна произойти его брачная ночь. Сомневаюсь, что он ведет меня домой, чтобы поиграть в шашки. Мое сердце так сильно бьется, будто пытается выскочить из груди. В миллионный раз я мечтаю о том, чтобы на моем месте сейчас была Кэтрин.
В ряду чемоданов на улице перед зданием Мэрии, я показываю на свой, и Иккинг с легкостью его поднимает.
— Только один? — спрашивает он.
— Да, — говорю я, — на нашей стороне города не так много всего, — не удержавшись, добавляю я, хотя Кэтрин предупреждала меня не провоцировать его, но мне сложно сейчас бороться с моими инстинктами.
— Ты знаешь, что это была инициатива твоего деда — держать две стороны раздельно, да?
— говорит он тихо.
Кэтрин говорила мне, что нет смысла притворяться, что наши семьи хорошо ладят, он это и сам знает, но мне всё же придется скрывать настоящую глубину нашей ненависти. Это как по канату ходить без сетки внизу: каждый шаг — огромный риск.
— Сначала, да, — наконец, отвечаю я. — Но это не был далеко идущий план. Он просто хотел успокоить обе стороны. Он не хотел, чтобы это продолжалось так долго.
Каждый год мой отец встречается с президентом Стоиком и предлагает отказаться от организованных браков и объединить обе стороны. Его предложения вполне разумны, он не
просит демократического правления, зная, что этого точно не произойдет. И каждый год президент Хеддок улыбается, кивает и абсолютно ничего не меняет.
— Какая разница? — спрашивает Иккинг. — Это один и тот же город. Вы же не в тюрьме живете.
Ему легко говорить, он вырос, имея все лучшее, он с самого рождения был избранным. Он смог спокойно поменять мою сестру на меня, о чем тут говорить?
— Это не всегда кажется одним городом, — говорю я ему, потому что это единственное, что я могу сказать.
Он прав в том, что между его стороной города и той стороной, на которой выросла я, нет особых отличий. Вещественные отличия еле видны — немного больше тени, дома немного
больше и стоят немного дальше от тротуаров, улицы на несколько футов шире. Все различия недостаточно очевидны, чтобы порождать откровенное негодование, но сам факт их существования — это напоминание нам о нашем законном месте.
Выйдя на тротуар, мы поворачиваем направо, направляясь дальше в его сторону города. Я раньше ходила мимо мэрии, пересекая ту неформальную линию, отделяющую наши части города. И я никогда не была в большом доме родителей Иккинга, но я знаю, что мой
отец был.
До войны, город жил совсем другой жизнью, это был маленький городок на юге округа Миссури. Этот город был окружным центром, и главная площадь города все еще оставалась между зданием мэрии и городским Судом. Это была одна из причин, по которой мой
дед выбрал это место, чтобы обосноваться. Он жил в Чикаго, когда началась война, пережил первую волну бомбардировок ядерными ракетами и ЭМП и направился вглубь страны. По пути он встретил других выживших, а через три года после войны, в 2025 году, он основал наш город, с первоначальным населением лишь в восемь тысяч человек. Эта часть страны сильно пострадала от болезней и голода, но здесь упало всего несколько бомб, оставив достаточно изначальной инфраструктуры, и они не были вынуждены начинать с нуля.
Солнце бросает тени на наши лица. Было бы неплохо иметь какой-то транспорт, особенно сегодня, когда я иду на высоких каблуках, но машин больше нет. EMP сделали их бесполезными, да и к бензину у нас нет больше доступа. И уже прошло пятьдесят лет, улицы настолько
потресканы, что сорняки пробиваются сквозь неровный асфальт, так что автомобили было бы
невозможно использовать. Теперь все ходят пешком или ездят на велосипедах или иногда на лошадях, хотя их недостаточно, чтобы сделать их практичным видом транспорта.
Ремешок на моих туфлях натирает мне ногу, и я морщусь, пытаясь перенести вес сбольного места. Иккинг смотрит на меня.
— Может снимешь их? — говорит он. — Они выглядят неудобными.
— Так и есть.
Я следую его совету и снимаю туфли, подхватывая их моим указательным пальцем.Тротуар грубый и теплый под моими босыми ногами. Прежде чем я могу остановить себя, я с облегчением вздыхаю.
— Лучше? — спрашивает он, приподнимая уголок рта в улыбке.
— Намного, — говорю я.
Когда мы подходим к перекрёстку, я поворачиваю налево. Дом президента виден впереди, его кирпичный фасад частично скрыт за черным кованым забором.