— Возможно, как раз другим стоит почитать такие книги.
Дядя Сол и тетя Анита со своей стороны умоляли сына сделать над собой усилие:
— Гиллель, ты же еще трех месяцев в эту школу не ходишь. Право, ты должен научиться жить в гармонии с окружающими.
Наконец в актовом зале состоялся общешкольный диспут на тему «Озорство и грубые слова». Хеннингс долго разглагольствовал о морально-этических ценностях Оук-Три и объяснял, почему озорство и грубые слова запрещены правилами школы. Потом ученики заучили лозунг, который должны дружно скандировать, если их товарищ грубит: «Грубые слова — признак озорства!» Засим последовала дискуссия: ученики могли спрашивать, что им непонятно.
— Задавайте любые вопросы, — заявил Хеннингс и, лукаво подмигнув Гиллелю, добавил: — У нас нет цензуры.
В зале поднялся лес рук.
— А играть в мяч во дворе — это озорство? — спросил один мальчик.
— Нет, это упражнение, — ответил Хеннингс. — Если, конечно, вы не бросаете мяч в голову своим маленьким друзьям.
— А я на днях увидела в буфете паука и закричала, потому что испугалась, — смущенно призналась какая-то девочка. — Я озорница?
— Нет, кричать от страха можно. А вот кричать, чтобы оглушить своих товарищей, — это озорство.
— А если кто-то кричит из озорства, а потом говорит, что увидел паука, чтобы его не наказали? — озабоченно спросил другой ученик, волнуясь, как бы кто-нибудь не обошел закон.
— Так поступать нечестно. Нечестным быть нехорошо.
— А что такое «быть нечестным»?
— Это значит не сознаваться в своих поступках. Например, если ты притворяешься больным, чтобы не ходить в школу, это очень нечестно. Еще вопросы?
Какой-то мальчик поднял руку:
— А «секс» — это грубое слово?
Ученики затаили дыхание, а Хеннингс на миг смешался.
— «Секс» — это не грубое слово… но это слово, скажем так… ненужное.
Зал загалдел. Если «секс» не грубое слово, значит, его говорить можно, правила Оук-Три это разрешают?
Хеннингс постучал по кафедре, призывая к тишине, и назвал всех озорниками. Все сразу замолчали.
— Слово «секс» говорить нельзя. Это слово запрещено, вот.
— Почему запрещено, если это не грубое слово?
— Потому что… Потому что это плохо. Секс — это плохо, вот. Это как наркотики, это ужасная вещь.
Тетя Анита, узнав от Хеннингса, какой рассказ написал Гиллель, совершенно растерялась. Она уже перестала понимать, то ли Гиллель невинная жертва, то ли он расплачивается за свои провокации; она знала, что порой его тон может раздражать или выглядеть наглостью. Он схватывал быстрее других, во всем опережал своих ровесников; на уроке ему быстро становилось скучно и не сиделось на месте. Остальным детям это действовало на нервы. Что, если Хеннингс прав и Гиллель — просто жертва озорства, причиной которого был он сам? И она говорила мужу:
— Если все ополчаются на одного, то, наверно, такой человек не слишком вежливо себя ведет, верно?
Она решила объяснить одноклассникам Гиллеля, что такое школьный харрасмент: иногда человек настраивает всех против себя просто потому, что слишком хочет влиться в класс. Она обошла все дома в Оук-Парке, поговорила с родителями и долго втолковывала детям: «Иногда думаешь, что озорство — это просто игра, и не понимаешь, сколько зла причиняешь своему товарищу». Примерно так она беседовала с мистером и миссис Реддан, родителями маленького Винсента, он же Хряк. Редданы жили в роскошном доме неподалеку от Балтиморов. Хряк внимательно выслушал тетю Аниту и, едва она умолкла, разразился немыслимыми рыданиями:
— Почему мой друг Гиллель не сказал, что чувствует себя в школе изгоем, это же просто ужасно! Мы все его так любим, не понимаю, почему он нас сторонится.
Тетя Анита объяснила, что Гиллель немножко другой, чем все; тот, икнув, высморкался и, в порядке вишенки на торте, торжественно пригласил Гиллеля в следующую субботу на свой день рождения.
На пресловутом детском празднике, не успели старшие Редданы отвернуться, как Гиллелю вывернули руку, заставили его поцеловать и понюхать под хвостом у домашней собаки, а потом вымазали ему лицо глазурью именинного торта и сбросили прямо в одежде в бассейн. Услышав плеск и смех детей, прибежала миссис Реддан и отругала Гиллеля за то, что он полез купаться без разрешения; потом она обнаружила порушенный «наполеон». Ее сынок, плача, сказал, что Гиллель хотел съесть торт один, еще до того, как задуют свечи, и она позвонила тете Аните и велела немедленно забирать своего ребенка. Подъехав к воротам Редданов, тетя Анита обнаружила мамашу, крепко держащую Гиллеля за плечо, а рядом с ней — заплаканного Хряка, в своем репертуаре: он хныкал, что Гиллель испортил ему весь праздник. На обратном пути тетя Анита, неодобрительно глядя на сына, вздыхала: