— Шлюха! — сказал он, обращаясь к миссис Чериот.
— Да, я жирная мерзкая шлюха, — повторила она.
— Шлюха! — подтвердил он.
— Я была очень плохой ученицей, господин директор.
— Ты была скверной маленькой шлюшкой? — спросил он.
Гиллель, в полном недоумении от представшей ему сцены, резко распахнул дверь и крикнул:
— Грубые слова — признак озорства!
Миссис Чериот вскочила с пронзительным криком.
— Гиллель? — заикаясь, проблеял Хеннингс.
Миссис Чериот подтянула юбку и вылетела за дверь.
— Чем это вы занимались? — поинтересовался Гиллель.
— Мы играли, — ответил Хеннингс.
— Это больше похоже на озорство, — констатировал Гиллель.
— Мы… мы упражнялись. А ты что тут делаешь?
— Я прятался, потому что ребята хотели меня побить и накормить собачьими какашками, — объяснил Гиллель, но директор его уже не слушал, он искал в коридоре миссис Чериот.
— Прекрасно. Аделина? Аделина, ты здесь?
— Мне можно дальше прятаться? — спросил Гиллель. — Мне правда страшно, Хряк со мной не знаю что сделает.
— Конечно, очень хорошо, мой мальчик. Ты не видел миссис Чериот?
— Она ушла.
— Куда ушла?
— Не знаю, куда-то туда.
— Ладно, посиди тут минутку, я сейчас вернусь.
Хеннингс двинулся по коридору, взывая: «Аделина! Аделина, где ты?» Потом увидел миссис Чериот: она забилась куда-то в угол.
— Не волнуйся, Аделина, мальчик ничего не видел.
— Он все видел! — взвыла она.
— Нет-нет, уверяю тебя.
— Правда? — спросила она дрожащим голосом.
— Точно. Все хорошо, тебе не о чем беспокоиться. И потом, он не из тех, кто будет поднимать шум. Не бери в голову, я с ним поговорю.
Но, вернувшись в редакцию, Хеннингс обнаружил, что Гиллеля нет. Снова они встретились через час: Гиллель позвонил в дверь его дома.
— Добрый день, господин директор.
— Гиллель? Что ты тут делаешь?
— Вы, кажется, потеряли одну вещь, я ее вам принес. — И Гиллель достал из сумки женские трусы.
Хеннингс вытаращил глаза и замахал руками:
— Убери сейчас же эту гадость! Не понимаю, о чем ты говоришь!
— Я думаю, это вещь миссис Чериот. Вы сняли с нее трусы, когда били, а она забыла их надеть. Странно, вот если бы я забыл надеть трусы, я бы чувствовал, как мне дует на пипиську. Но женщины, наверно, не чувствуют, что дует, у них ведь пиписька внутри.
— Замолчи и убирайся отсюда! — прошипел Хеннингс.
Из гостиной донесся голос жены мистера Хеннингса, она спрашивала, кто звонил.
— Ничего-ничего, дорогая, — елейным тоном откликнулся тот. — Тут просто у одного ученика затруднения.
— Надо, наверно, спросить у вашей жены, не ее ли это трусы? — предложил Гиллель.
Хеннингс сделал неловкую попытку вырвать трусы, у него не получилось, и он крикнул жене:
— Дорогая, я чуть-чуть пройдусь!
На улицу он вышел в шлепанцах и потащил Гиллеля за собой:
— Ты с ума сошел, ты зачем сюда явился?
— А вон там я видел киоск с мороженым, — сказал Гиллель.
— Я не собираюсь покупать тебе мороженое. Ужинать пора. И вообще, ты зачем явился?
— Интересно, а миссис Чериот любит прикладывать лед к красным ягодицам? — не унимался Гиллель.
— Ладно, пойдем купим тебе мороженое.
Они прохаживались по улице, держа в руках по рожку.
— Зачем вы отшлепали бедную миссис Чериот? — спросил Гиллель.
— Это была игра.
— Нам в школе рассказывали о жестоком обращении. Это было жестокое обращение? Надо позвонить, они оставили свой телефон.
— Нет, мой мальчик. Это была такая вещь, которой мы хотели оба.
— Поиграть в порку?
— Да. Это такая особенная порка. От нее не больно. От нее хорошо.
— Да? А вот моего приятеля Льюиса отец выпорол, и он говорит, что это очень даже больно.
— Это разные вещи. Когда взрослые устраивают друг другу порку, они сначала договариваются, чтобы оба были согласны.
— А-а, — сказал Гиллель. — То есть вы что, спросили у миссис Чериот: «Скажите-ка, миссис Чериот, вас не затруднит, если я спущу с вас штанишки и выпорю», а она ответила: «Нисколько»?