— Вы что? — поразилась девушка. — Это же сам Пижон Финн!
— Вот. — Друд высыпал в рот сразу половину тянучек. — Симптом того, что общество больно — когда люди боятся бандитов больше, чем власти. И это плохо. Только власть должна внушать страх!
— Простите, — неожиданно робко вмешался в разговор Реджи. — Но как так? Власть же не бандиты…
— Разве? — усмехнулся Друд. — А что создаёт порядок, как не страх? Страх наказания заставляет слушаться правил — и становится законом. Страх за свой дом и близких поднимает солдата в атаку — и зовётся отвагой. Страх одиночества вынуждает искать себе пару — и мы называем его любовью… Страх создал нас, людей.
Реджи не решился ответить, да и Хилл не нашёл слов.
— У тебя ещё конфетки есть? — Друд опять полез в бардачок. — Ого! — вдруг присвистнул он, и вытащил маленький, но настоящий пистолетик с серебряной гравировкой на стволе. — Хороша игрушка.
— Я-я! у меня есть разрешение! — всполошился Реджи.
— Ладно, ладно.
Мобиль наконец-то подъехал к воротам в низкой каменной ограде, за которой темнели в ночи приземистые здания с покатыми крышами. Из ворот по мостовой расходились ржавые рельсы.
— Приехали. — Часовой взглянул на вделанный в рукоять пистолета манометр, проверил пулю в стволе: обычная, «белая». Пули для пневматического оружия негласно делились на «белые» свинцовые — и «красные», боевые, в медной оболочке. — Хилл, стрелять умеете?
— В армии служил.
— Отлично, — и Друд протянул инспектору пистолет рукоятью вперёд. — Будьте наготове, и защищайте гражданских, если что. А я пошёл.
— Как? Один? — не поверил Хилл.
— Нет! — дёрнулась Триш. — Мастер Часовой! Это же сам Пижон!
Друд, уже отошедший от машины, обернулся.
— А я — сам Инокаан Друд, — с усмешкой произнёс он. — Улавливаешь?
***
Канал, заключенный в каменные берега, лениво нёс в ночи маслянистые чёрные воды. На широких ступенях, спускавшихся к воде, сидели две нахохлившихся мальчишеских фигуры.
Друзья кутались в плащи и молчали: слов просто не осталось, настолько потрясло обоих пережитое. Коул морщился и сплёвывал раз за разом — во рту стоял привкус крови. Расшатали-таки зуб, гады!
— Ринель, ты как? — нарушил он молчание, коснувшись плеча друга. Рин дрожал, и Коул с состраданием понял, что друга колотит не столько от холода, сколько от всего случившегося.
— Н-нормально, — у Рина зуб на зуб не попадал. — Я п-просто испугался. Больно было… Теперь будто онемела, — он поморщился, пошевелив пальцами левой руки, что пострадала от перчатки.
— А, пройдёт, — утешил Коул. — Она ж не калечит, перчатка эта, только нервы дёргает. У нас в Тёмном городе знаешь, как говорят, если руку отлежишь? «Как мытарь за руку взял»! — Он старался болтать непринуждённо, не подпуская к себе нарастающий ужас. Часы у обоих на запястье то и дело перемигивались красным и издевательски пищали. Как будто им подмигивала сама Смерть… И, похоже, притворство ему не удалось. Рин наконец взглянул на друга — с тоской и страхом; губы его дрогнули.
— Эй, ну-ка, не дрейфь! Погоди, — Коул постарался собраться с мыслями. Что же делать?
Как назло, закружилась голова. Коул невольно опёрся рукой о стену — всё же приложили по башке, гады, второй раз за пару дней — и почувствовал под рукой холодное и склизкое. Конечно, всё та же чёрная плесень, покрывавшая камни налётом. Парень гадливо вытер руку о плащ. Вот он, весь Бомтаун! Блеск, огни и кич, но чуть взглянешь под другим углом — чёрная грязь, нищета и вонь…
— Гниль! — с отвращением выплюнул он. — Весь этот змеев город прогнил!
Рин поглядел на него непонимающе. Тут куча мусора у стены, парой ступеней выше, вдруг зашевелилась и подняла кудлатую голову.
— Верно гришь, паря! — гаркнул грязный нищий, заросший бородой до самых мутных глаз. — Кругом, ик, скоты! — он добыл из своих лохмотьев бутылку, и приложился к горлу.
— Мерз-завцы, — пробормотал нищий. От него так тянуло перегаром и немытым телом, что слезу вышибало. — Ничё, недолго им! На к-крови взойдут плоды… ик!.. всходы… — Он запнулся. — На хрен Мулера, — внятно выговорил он, и уронил голову. Бутылка выскользнула из его руки, и со звоном скатилась вниз по ступеням. Коул проводил её взглядом.
А ведь, пришла ему вдруг в голову нехорошая мысль, у этого нищего Часы не пищат. Этот грязный бомж выходит богаче, чем они с Рином, двое «мотыльков». Разбить бутылку — теперь-то получится — да приставить ему к горлу острый осколок…
Нет! Коул затряс головой. Даже в шайке Рокка отбирать последнее время у нищебродов считалось совсем уж западло.
Он запустил пальцы в волосы, стараясь отогнать страх и отчаяние. Всю жизнь он бежал наперегонки со смертью, стремясь обмануть и опередить безвременье, не остаться с последним днём на счету — и вот, дал-таки маху. Секунды жизни утекали, будто капли крови из раны. И Рин, бедняга… Друга было даже жальче, чем себя. Коул поделился бы с ним последним временем, но «пискун» не может снять со своих Часов ни минуты — так уж они устроены.
Нет. Должен быть выход; думай, голова! Ради Рина — Коул всегда выручал и защищал его, нельзя теперь быть слабым. Ради мамы, она жива, непременно, и он к ней вернётся…
Продать плащи? Коул со стыдом вспомнил, как красовался перед зеркалом… Нет. Это в Анкервилле он знал, кому можно без вопросов толкнуть вещички — пару раз они с парнями раздевали в подворотне подвыпивших богатеев из Светлого города. И ограбить тоже никого не выйдет, ни ватаги с ним теперь нет, ни даже ножа. Финн, сука, отобрал… Милостыню клянчить? И стыдно, и не выгорит — они уже видели, до чего «душевные» люди в большом городе.
Думай, думай. Кто в Бомтауне может их спасти? Баргудо? Ищи-свищи его теперь, да и что с него взять, он сам бродяга… Вернуться к Гежчи? Антиквар точно им не будет рад, но, может, ссудит хоть парой дней? Нет. Им даже за проезд заплатить нечем, а на рельсоходах зайцем не проедешь, ещё полицам попадёшься. Дойти пешком? Карту они посеяли на бегу, и не у кого спросить дорогу, без значков «крашеные» их даже не заметят.
Змей! Что же, вот так всё и закончится? И судьба им умереть в подворотне чужого города, так далеко от дома?
Подул ветер. Он зашуршал мусором на ступенях, сморщил рябью блики на воде канала — и принёс отдалённый, знакомый звук: сирену побудки. Надо же, а Коулу казалось, что Бомтаун совсем не спит.
Сейчас бы проснуться дома, опустошённо подумал Коул. У себя в кухне, и чтобы мама хлопотала у плиты. Ведь не может всё быть настолько ужасно взаправду… А потом вдруг поднял голову и насторожился, прислушавшись к новостям.
Рин негромко вздохнул.
— Коул, — начал он. — У меня тут…
— Тише! — оборвал его друг. — Слушай!
— …вспышка инфекции в предместьях Анкервилла, — громыхал голос, вплетаясь в далёкий уличный шум. — Медицинское Ведомство предупреждает об угрозе эпидемии бородавчатой лихорадки. В связи с этим, возможно введение карантина в ряде городов и селений Двадцать Второго округа. Просим граждан проявить сознательность и оказать…
— Вот так беда, — только и выговорил Рин, и Коул кивнул. На какой-то миг они позабыли даже о собственной беде, такой пугающей была новость.
Бородавчатая лихорадка была ужасом и бичом. Заболевший начинал чесаться, потом впадал в жар, а кожа покрывалась растущими бородавками, не поддававшимися никаким средствам. Позже бородавки начинали появляться во рту, в носу, а когда прорастали в лёгких и в желудке — человек погибал. Даже у выживших на всю жизнь оставались бурые пятна по телу. Заражённые районы изолировали, вылеченных — выселяли в особые закрытые поселения, откуда никто не возвращался.
Коул вспомнил фототипии с плакатов в медпункте завода. Кузовозы с эмблемами Ведомства, фигуры врачей в белых костюмах и дыхательных масках, заграждения с грозными табличками на дорогах. Вот так будет и теперь. Зловещие белые призраки оцепят районы болезни, излеченных сошлют, здоровых расселят по другим городам. А болезнь зальют хлоркой — и сожгут, вместе с домами и вещами больных. Небось, подтянут армию с броневиками и огнемётами. Ходили слухи, что иногда они сжигали целые селения…