При всём моём уважении к Иво – ни Венгрия, ни Украина – абсолютно меня не интересовали.
– Il me semble que tu m'écoutes de manière inattentive (мне кажется, ты невнимательно меня слушаешь), – выпалил мой собеседник на превосходном эльзасском французском, с его немецкой ноткой; я даже вспомнила детство.
Зачем я только сказала ему, что зарабатываю на жизнь уроками французского?! Ах да – мне ведь больше нечего было сказать. О боже – за что ж ты нас всех так.
– Тебя что-то беспокоит? – продолжал он
– Давай говорить по-английски – французского мне и на родине хватает. А проблема у меня только одна: я с тобой сейчас здесь – среди всех прелестей бюджетного Парижа.
Не смотря на его талант к акцентам, его французского не хватило даже на то, что бы понять половину того, что я ему сказала. Поэтому, он просто сделала вид, что ничего не услышал. Он допил свой неприличной крепкий кофе и вспомнил обо мне. Иво одарил меня страдающим взглядом и заговорил по-английски:
– Ты скоро уезжаешь, – он взял меня за руку.
Я замерла – и только и смогла, что ответить ему кивком.
– Когда-нибудь, я приеду к тебе – в твою развалившуюся славянскую страну.
Я вздохнула.
– Если ты сделаешь это – тебе придётся смириться с тем фактом, что: я буду твоей, а ты – моим.
– Именно этого я и хочу.
– Посмотри на меня, – сказала я, жестом указывая на себя и прикрыв глаза, – мне давно за полвека; а сколько тебе?
– Почти тридцать! – чуть ли не с мальчишеской гордостью выпалил он.
Раз уж я попала в такую западню – я решила сказать ему всю правду:
– Неделю назад, когда мы только встретились в том кафе и ты принёс мне тот ужасный, разбавленный виски, я подсыпала в тот стакан, которым угостила тебя, своё приворотное зелье. Не спрашивай – что это. Но мужчина, выпивший его, теряет голову от той женщины, что его подсыпала. Тебя самого не удивил тот факт, что тебе захотелось заняться сексом с женщиной, чуть ли не в два раза старше тебя?! Я скажу тебе: я – похуже Казановы. У меня были сотни, если не тысячи мужчин, многие из которых либо меня уже забыли, либо лежать сейчас где-то из-за меня в могиле. И ни с одним я не встречалась и не спала больше недели; почти всегда – не больше ночи. Я использовала тебя – так почему ты до сих пор смотришь на меня, как влюблённый, – я почти сорвалась на крик и чуть не разревелась, как мелкая, неопытная школьница; а хуже всего – что всё было по-настоящему.
– Мало кто признается в этом, – начал он, – но самое большое несчастье в жизни современного человека – это когда его никто и ни для чего не использует; счастье, следовательно – обратное. К тому же, я давно подозревал, что что-то с тобой не так; а теперь – всё стало ясно. Но мы с тобой видимся уже неделю – я даже разубедил тебя поехать на пару деньков в Вену; ты ведь осталась в Будапеште, когда все остальные бы предпочли провести это время в Вене. Сколько раз ты давала мне за это время то зелье?
– Один, – сказала я, почти спокойно, вернув себе свою возрастную невозмутимость.
Я задумалась: действительно – что заставило меня не поехать в Вену? Вряд ли я её уже когда-нибудь увижу. На что мне сдался этот Будапешт, в котором мне всё равно нечего делать?!
– А насколько хватает твоего зелья?
– Лишь до утра, – выдохнула я.
Он улыбнулся:
– Вот видишь. Так что – я смогу приехать к тебе летом?
– Если не забудешь свою старую курву школьную учительницу – я буду тебя ждать.
– Не говори так о себе – я приеду.
Он добавил:
– Я не забуду о тебе, Даниэль.
– Забудешь, – сказал я, – все вы забываете, дурачки.
Он расплатился за два кофе и пригласил меня пройтись до Буды. Золотой Дунай сегодня был прекраснее, чем когда-либо.
2.6
Настоящие любовные истории – не бывают короткими; но и говорить о них – нечего. Отношения – это не один и не десять разговоров; для меня – это постоянное сражение, в которой мне постоянно приходится расширять пространство борьбы. Очень многие любовные истории – становятся трагедией, после которых люди становятся только холоднее друг к другу. Со мной – так было уже трижды – три атональных, жутких романса. С Курильщицей – это происходило уже тридцать раз.
– Тридцать парней – и скольких из них – ты любила? – спросила я у неё.
– Я любила всех – но почти никто не любил меня.
– А что случилось с теми, кто тебя любил?
– Я убила их.
– Зачем?
– Я – не заслуживаю счастья.
Никого она, конечно же, не убивала; она переставала говорить и видеться с ними, заставляя себя (всегда – безрезультатно) забыть о них. В каком-то извращённом смысле – это одно и то же.