Кроме сиделки, был ещё один гость, который приходил ко мне каждый день, стоило мне только проснуться – и уходил под вечер, когда моё тело исчезало в океане сна. Это была скука. Моя вечная спутница, не отходящая от меня ни на шаг.
От этой дамочки, из пасти которой несло хуже, чем изо рта моей сиделки, я спасался всем, чем только можно. В наше странное время, общество странно относится к инвалидам. В кои-то веки – нас снова начали считать за полноценных людей. Для нас сделали отдельные парковочные места, отдельные входы в супермаркет. Но я ничем этим не желаю пользоваться – я не хочу выходить из дома – не хочу терять последние крупицы гордости, которая служила мне единственным утешением в этой непроглядной мгле.
Мой взгляд бегал по стенам комнаты, без конца вглядываясь и пересчитывая узоры обоев. Очертания платяного шкафа – чем они хуже черт лица Мадонны? Стул – это вершина, на которую взобраться можно только собрав все силы и имея при себе две тоны специального оборудования. Метр – стал тысячью миль. И я проделывал долгий путь от кровати к креслу о окна на другом конце этой бесконечной комнаты. Я просил сиделку:
– Либо переставьте кровать к окну, либо дайте мне спать в этом кресле.
Она тяжело вздыхала, всем своим видом давая понять, что смертно устала от капризов больного на голову старика-инвалида, о котором отказались заботиться даже родственники. Она даже не ответила мне, помешивая своё варево на кухне. Она лишь махнула свободной рукой, по пути к банке солью, дескать: мне всё равно – делая, что хочешь.
Так – я навсегда покинул свою кровать, в которую поклялся больше никогда не возвращаться. Я сказал себе вслух, потому что ни к кому больше не мог обратиться звуком:
– Хвала Небесам! Аве Салом! Забудь о горизонтальном положении. Теперь – довеку ты будешь сидеть.
Инвалидность – лишь придала оправдания моему затворничеству. Я прекрасно знаю, что даже в коляске можно продолжать навязывать себя обществу и говорить с людьми ежедневно. Но я отказываюсь от этого.
Сиделка достаёт бесплатные газеты из почтового ящика. В их груде, я обнаруживаю необычный предмет – именно конверт.
– Мне письмо?
Сиделка всё так же презрительно молчит. Она читает имя и адрес получателя письма. С застывшим удивлением на лице, она протягивает мне конверт и, боже мой, говорит:
– Я не думала, что в этом мире осталось ещё хоть одна живая душа, которая помнит о вашем существовании кроме меня.
– Добавляла бы свой язык в суп – возможно, он стал бы хоть чуточку острее.
Я вскрыл письмо и принялся читать:
«Пап, куда ты дел свой мобильник? Заведи новый – мне приходится писать тебе письмо. Ты ведь не думал, что я зайду, правда? Впрочем, когда-нибудь, возможно, я навещу тебя. Я хотела сказать, что свадьба прошла волшебно – медовый месяц мы провели в Барселоне, а после – Майкл похлопотал о том, чтобы мне в короткие сроки выдали гражданства. Теперь – я полностью переехала в Париж, окончательно порвав с прошлым. И да, я хочу, что ты знал – я нисколько не злюсь на тебя. Мне кажется, ты достаточно много настрадался. Теперь – ты хотя бы можешь отдохнуть. Когда-нибудь, я приеду к тебе. Но скоро можешь не ждать. Я вспомнила, что у тебя на днях день рождения. Я переслала на твой банковский счёт три тысячи евро – точнее, Майкл переслал. Надеюсь, эти деньги как-нибудь скрасят твоё существование. И да, ты, наверное, не в курсе. Ты никогда ничем не интересуешься. Но ты должен знать: мама – умерла. Да, именно она умерла – твоя бывшая жена, которую ты никогда не любил; но которая всем сердцем любила тебя. Тебе должно было прийти официальное сообщение – но я решила сообщить тебе раньше. На похороны мы тебя не пригласили – никто и не был против. Она помнила о тебе, папа – хоть ты, наверняка, давно забыл её ради своих «дел». Надеюсь, ты поставишь свечку за неё в церкви, хоть ты и не верующий – она верила в Иисуса и верила, что тот спасёт её, когда-нибудь. Я надеюсь то, что её больше нет – тронет хоть что-нибудь в твоём ледяном сердце. Ты скотина, пап. Прости, я – знаю, что тебе тяжело после аварии. Но ты – скотина, пап. Всего тебе лучшего. Твоя дочь (гражданка Франции) Мари»
Ты – скотина, пап. Действительно – что ещё можно сказать обо мне.
Ах, Мария. Когда ты ещё была сопливой Машенькой и я ещё любил твою мать – обе мои ноги были здоровы и ничто не предвещало беды. Но это было – двадцать, что ли, лет назад, Мария. Анна – была восхитительной женщиной, действительно, незаслуживающей такой скотины, как я. И почему я понял это только тогда, когда лишился ног? Ох – целый год я уже веду своё жалкое существование в этом теле калеки – моим ли теле, которое было сильным, гордым телом вечно молодого ловеласа?!