Я с горечью вздохнул. Ах, Анна, моя Анна. Что же сделал тебе этот проклятый стервец?! Что эта гнида сделала с тобой?! Как же много ты страдала, бедняжка моя.
– Эй, ты, – крикнул я сиделке, – иди сюда.
– Чё надо, старый хрыч?!
– Возьми, почитай, что написала мне дочь.
Она с отвращением взяла листок из моих рук.
– Как только дочь не забыла тебя?!
Она принялась читать его, поворачивая лицо в лево и в право, будто глаза её могут смотреть только в одну точку и чтобы прочитать строку, её нужно мотать шеей. Дочитав до конца, она сказала мне:
– У тебя теперь неплохие деньги.
– Так что – имей в виду. Сбегай в магазин и купи мне эфиопского кофе – сто лет уже не пил его.
– А не жирно?
– Ну, ты же хочешь подзаработать, верно? – я дружески подмигнул ей, хоть и в этот момент меня переполняла отвращение к этому созданию.
– Поняла, – промычала она, – Эфиопия, кофе – сейчас куплю.
– Заодно – прикупи камамбера и копчёного мяса. Сегодня, дорогуша, у нас с тобой будет праздник.
– Ничего себе, – сказала она, впервые за год искренне улыбнувшись мне, – спасибо.
Она быстро оделась, взяла карточку и побежала в магазин быстрее звука скрипа её кроссовок. Я остался в одиночестве, предвкушая праздничный ужин, стараясь забыть приход этой надменной ищейки – я чувствовал, что жизнь может быть весёлой и приносить счастье даже в моём положении. Жизнь – любая жизнь – не может состоять из одних только страданий.
В окне, с чашкой кофе в руке, я видел дом. С виду ему было лет сто. Но я-то знал, что этот невзрачный трёхэтажный сосед напротив – видел, как этот город рождался и умирал трижды; то есть, ему было не меньше трёх сотен лет – и каждое столетие он встречал достойно. У него было три этажа – и ни один не походил на другой. Я смотрел на него из окна идентичного ему дома. Два дома близнеца – номера пятнадцать и семнадцать – такие похожие друг на друга внешне; и такие разные внутри.
Я помнил, как однажды, после славной пьянки, я возвращался домой и случайно перепутал их. Я ворвался в квартиру чужого человека и улёгся к нему на постель. Я не знаю, как обернулось бы это событие для меня, если бы настоящий владелец этой квартиры не был бы в своём обязательном двухнедельном отпуске.
Я прикоснулся ладонью к обоям. Я почувствовал, как стены дома разговаривают со мной сквозь пальцы моей дряблой руки. Хоть фасад зданий – был идентичен, у каждого дома был свой запах, своё обоняние, своя чувственность. Я притронулся к сердцу дома – и смог бы по этому слепому ощущению узнать свой дом из тысячи – только коснувшись его пальцем.
Но именно отличия близнецов связывали их.
Мой дом – был землёй. Он размышлял о переменах в мире. Он думал и заботился об уюте своих жильцов. Он всегда был вежлив, ненавязчив и разумен. Утром, днём и вечером – имя ему было Бруксис. Ночью – Алле. Ночью – клерки, занимающие все квартиры, кроме моей, в доме – возвращались домой и заполняли собой пустоту. Ночью – дом не мог оставаться таким же, каким днём.
Дом напротив – был небом. Он не думал ни о чём. Он слушал музыку нищего скрипача, живущего на крыше; он слушал музыку успешного капиталиста, занявшего весь первый этаж, кроме лестницы, ведущей вверх – он играл на аккордеоне в свои немногие свободные от работы часы. Стены в этом доме – были не слишком толстые; поэтому скрипач и аккордеонист – прекрасно слышали игру друг друга. Они подыгрывали друг другу, импровизировать, сочинять новые мелодии. И при этом – никогда не видеть друг друга; не знать имён. Но они слышали и наслаждались музыкой друг друга, которая вдохновляла дом напротив, который – был их домом от самого их рождения и будет до самого их конца.
Имя здания напротив, на который я смотрю, как на зеркальное отражение своего собственного дома – утром, днём и вечером было Норазм. Ночью – Олле. И никто, кроме Норазма – кроме Олле – не знал, что значит быть домом чудес.
Моя сиделка, которой я манипулирую, как хочу – вернулась домой с едой. Не сказав ни слова, она так же резво принялась колдовать у плиты. И почему же она не делала этого раньше?! Возможно, она не такая уж плохая – это моя шоколадка. Она принесла мне на блюде художественно нарезанный сыр и копчёную колбасу.
– Сейчас, я начну варить кофе.
– Ты мне угрожаешь? Или только предупреждаешь?
– Да пошел ты, старый пердун. Я сворю тебе кофе, после которого самый искушённый колумбиец влюбится в меня.
– Не потрави только тараканов на кухне запахом твоего кофе.
– Ах ты козёл. Я пошла.
Я улыбался ей в след. Я вспоминал, как мы ссорились с Анной каждый вечер, когда были счастливы и жили вместе.
«Куда ты дел свою сорок седьмую пару носков, вонючка?» – могла сказать она мне как-то вечером.