После этих слов – она расплакалась. Мне захотелось встать, обнять её, успокоить и вытереть слёзы платком. Но я остался сидеть.
– Давай, уходи уже.
Она ушла.
Перед тем, как набрать номер детектива, я ещё раз посмотрел в окно. Передо мной была автостоянка. Полпятого утра. И человек, который стоял среди машин, среди спящего мира – и смотрел на звёзды, которых нет. Его имя было Андрей – и я знал это. Я знал всё – поэтому и вышел из дома – в третий раз за этот год. Охранник опустил голову со звёзд и посмотрел на меня:
– Кто ты?
– Ты – Андрей.
– Да. Кто ты?
– Ты ведь охранник здесь, да?
– Да. Кто ты, чёрт тебя возьми, колясник?!
– Ты знаешь, кто такая Анна?
Он посмотрел на меня, начиная что-то понимать.
– Чёрт возьми!
– Да. Это я.
Он собирался бежать – единственный человек, который не спит, пока другие спят. Но я достал пистолет и выстрелил пять раз по нему. Затем, выбросил пистолет со стёртыми номерами, спрятал перчатку и покатил домой.
Я набрал детектива. В ухо мне ударило записанным голосом автоответчика. Я исповедовался роботу. Положил телефон и стал ждать, пока полиция не приедете за мной. Именно инспектор – должен был это сделать.
Я слышал игру аккордеона и скрипки. Вдыхал этот запах. И знал: это – не игра слов, а игра смыслов, запахов, звуков.
Серый ночной туман становился фиолетовым. Это была магия.
И ожидая полицию, я смотрел на свой неизменный и переменчивый пейзаж, сочиняя вслух стихи:
– Если ты горный камень
И имя тебе Лететь,
А призвание твоё – быть,
Беспокоиться о завтрашнем дне ненужно;
Камень, чьё призвание – быть
И в битве, и в мире нужен.
Если ты буря
И имя тебе Крушить,
А призвание твоё – мстить,
Беспокоится о вчерашнем дне ненужно;
Стрела, чьё призвание мстить,
Нужнее каждому мести.
Если ты буря
И имя тебе Крушить,
То ничто не остановит тебя,
Ведь воля твоя надо всем,
Буря, чьё призвание править,
Не нужно чьё-либо мнение.
Но буря быстро гибнет, сгорая
В своём же огне.
Если ты – весь мир
И имя тебе – я,
Ты выше любого
Если же ты тьма, пустота
И имя тебе – я,
Нет ничего, сильнее тебя,
Нет ничего мудрее,
И грустнее.
Эти слова прозвучали у меня в голове под финальный аккорд.
Я вспомнил историю о мальчике, который разрешил себе жить с разбитым сердцем; и с тех пор – стал непобедим.
Тимоти Лири когда-то сказал: я жду момента своей смерти, чтобы когда всё закончится и больше ничего нельзя будет изменить, я мог бы со стороны посмотреть на свою жизнь.
Когда сердце останавливается, мозг работает ещё минут двенадцать – этого времен вполне достаточно, чтобы прожить заново все прошедшие события, какими бы долгими они ни были. А может, вся жизнь – это и есть эти двенадцать минут? И настоящее, и прошлое – это лишь воспоминания умирающего будущего. Ведь иногда кажется, что настоящее – уже произошло.
Зашумели полицейские сирены – они приближались к моему дому, чтобы взять убийцу. Я открыл окно, упёрся руками в подоконник и подтянулся к выходу в мир. Через секунду – я уже летел.
Я больше не был призраком. Ни Сонус, ни Бруксис, ни Норазм не имеют надо мной власти. Их и не было никогда – они всего лишь плод моей больной фантазии. Теперь, когда никто больше в них не верит – они мертвы.
Я смотрел на открытое окно, падая вниз, под симфонию из полицейских сирен. И падение моё было вечным. Я закрыл глаза.
Никому не нужный инвалид, козёл, зря проживший свою жизнь, не умеющий проявить свою любовь, одинокий, брошенный всеми. Смерть – лучший конец для такого ничтожества, как я.
Я открываю глаза. На меня летит машина, гудящая со всей мощи. Но ей не поймать меня. Я отпрыгиваю назад и падаю на спину. Всё моё тело болит, а глаза уставились на проехавшую мимо машину. Я шевелю ногами и подымаюсь с земли. Ругаюсь, на чём свет стоит в сторону машины и водителя, которые всё равно меня не слышат. Затем, стряхиваю пыл, позабыв о своём наваждении и иду домой.
Я открываю дверь и вижу Машу.
– Пап, я влюбилась, – она сияет, – он француз и обещает увести меня во Францию, представляешь.
Я хлопаю её по плечу и говорю:
– Лишь бы ты была счастлива, милая.
И целую её в щеку. Затем, иду к жене на кухню:
– Где ты был, старый козёл, обед уже остыл.
Я целую её и говорю:
– Да так – ничего особенного. Аня, я люблю тебя.
Она обнимает меня.
– И я тебя, толстяк. Садись и жри давай, я разогрею.
Фиолетовый туман медленно рассеивался…