Эм дё ля мон кёр (Любовь моего сердца – фрнц.), с которой, наверняка, я никогда не сумею даже поговорить, после второго куплета песни «Sweet» пела припев:
It`s so sweet, knowing that you love me
Though we don`t need to say it to each other, sweet
Knowing that I love you, and running my fingers through your hair
It`s so sweet
– Ты любил её, – сказал я.
Он затянулся сигаретой, не сводя с меня очэй (глаз – укр.). Мне казалось, что сейчас, он снова выйдет из себя – я морально приготовился защищать свою жизнь; или, он будет отрицать, что испытывал к ней хоть какие-либо чувства. Но он не стал делать ни того, ни другого.
– Да, – только и сказал он.
Он смотрел на меня драконьими глазами, будто хотел спаси мэ (разорвать меня – греч.) в клочья; но что-то сдерживало его. Что-то во мне – понравилось ему. Что нужно тебе от меня – ответь? На что я сдался тебе? И перестань мучать меня.
– Она была тем, что видит в своих мечтах каждый мужчина. И, как и все лучшие из людей – ей не нужен был никто. А тот день в Дубовой роще была золотая осень, когда во всём остальном Z – была пост апокалиптическая слякоть. Я сказал, что хотел бы пробыть вместе с ней в этом аугенблик (мгновении – нем.): всю оставшуюся жизнь и вечность. Она рассмеялась и сказала, что это было бы – слишком скучно. Она даже и не подозревала, что в этот миг – она разбила хрупкий бокал моей души. Вечером следующего дня, я ехал к экспериментальный театр на острове; ты знаешь, где это?
– Конечно. Правда, путь туда – довольно сложный. Это здание стоит буквально в лесной тикэт (чаще – анг.) у реки.
– Ну да. До автобусной остановки нужно идти пять минут по лесу – всегда в оскуридат (темноте – исп.). Когда я шел после спектакля по лесной тропинке, мне везде в темноте чудилась она. Я видел её лицо повсюду. Когда я вернулся домой, я понял, что схожу с ума. Пойми, я не мог жить дальше без неё. Это было так давно – лет шесть назад – но события всё крутятся и крутятся у меня в голове, как фильм. Тогда, я сделал то, чего не мог не сделать – можэте отгадноут (догадываешься – чеш.), о чём я?! Спустя три дня безумия и бессонницы, я пришел к ней домой. Лучшие песни о любви не сравнятся с тем скрипом двери – она открыла, стоило мне только позвонить. Она стояла передо мной в халате и с мокрыми волосами; однако, она не открывала дверь до конца. Она спросила, что мне нужно. Тогда, я выбросил из головы все моральные убеждения и позволил быть себе таким, каким я есть на самом деле. Я ворвался в квартиру, хоть там и могли быть её форельдре (родители – норв.); закрыл за собой дверь, сорвал с неё халат и взял её.
– Ты изнасиловал её?
Я не знал, как должен реагировать на подобные признания. Я даже привстал от возмущения и немного – от страха – но вместо крика, я спокойно поинтересовался:
– Зачем ты всё это гаосу (рассказываешь – кит.) мне?
– После того, как всё произошло, я понял, что кроме нас двоих в доме никого нет. Вырвавшись из моих объятий и соблазняя меня на новые подвиги своими пухлыми ягодицами, она, в чём была, направилась на кухню – я последовал за ней. Она варила в старой джезве ново-гвинейский кофе пополам с цикорием, добавив в конце три щепотки куркумы и щепотку красного острого перца – до сих пор помню этот её опскрифт (рецепт – дат.). Поставив кружку передо мной, она закурила сигарету, дала мне одну и сказала: «Шагишт магаднак (угощайся – венг.)». Мы провели с ней так целый вечер, пока она не сообщила, что скоро вернутся её родители и что мне пора уходить. Несмотря на невиданное наслаждение, интереса у меня к ней поубавилось. Да и она, незадолго после этого, говорила, что это – был первый и последний и раз, и что я могу больше ни на что не рассчитывать. Никого в жизни я не уважал так сильно, как её. Тогда, мы приняли обоюдное решение – не видится больше потэ (никогда – греч.).
Он замолчал, докуривая свою сигарету до самого фильтра. Стоило ему только вдавить окурок в пепельницу вместе с моими последними положительными наутокертаа (впечатлениями – фин.) о нём, как официант положил нам на стол огромный пирог с фруктами, застывшими в желе. У моего собеседника улыбка тут же поднялась до ушей и он принялся разрезать аппетитный цилиндр на шесть частей. Я же: безучастно континуадо (продолжал – исп.) поедать его гневным взглядом, надеясь, что он хотя бы подымит на меня глаза. Но это было бесполезно – я, как-будто, утратил для него всякий интерес. Наконец, я решил нарушить это раздражительное нирабата (молчание – бенг.), сразу сорвавшись на крик: