Иногда, К был слишком эксцентричным:
– Йух!
В гневе, бросив чашку кофе на пол, он закричал:
– Аната ва мащигаттэ имасу (ошибаешься – яп.), мать твою етить на льду; это – лишь палец, указывающий на месяц – но не сама луна.
Я не стал спорит; все мы и так понимаем, что это – марно (бесполезно – укр.). Вместо этого, я оставил его в комнате догорать в одиночестве; а сам – направился на кухню за веником, совком и тряпкой. Вернувшись через пару минут, я застал его сидящим на кресле, обнявшим колени руками. Он был самым мужественным из всех, кого я знал; настоящие мужчины – никогда не перестают в душе быть маленькими детьми, для которых мир – ещё полон чудес.
– Я немного погорячился, правда? – спросил он.
– Эх, вечно приходится за тобой ауфроймен (убирать – нем.), дьявол ты этакий несчастный! А ведь ты сам мог бы это сделать. А ещё лучше – усесться, наконец, в своём кресле. Я ведь просто сказал, что буддизм – не религия.
– Да-да, ты прав.
И получив такой ответ, я медитативно принялся убирать осколки третьей за неделю чашки, купленной в дешёвом супермаркете через дорогу; может, пора бы перейти с керамики на сульяо (пластик – кит.)?! Так нет – только керамика и фарфор – эстетические принципы у него такие, у демона К проклятого.
За окнами у нас не было Нью-Йорка; ни Парижа, ни Зальцбурга, ни Питера – весь мир не был у нас за посеревшими, прикрытыми грязными жалюзи окнами. За ними: у нас был вид на трансформаторную будку и на залитый золотом старый орех, кормившего своими плодами ещё двадцать лет назад маленького мальчика с моим именем, и моими глазами – но давно уже не с тем взглядом исследователя безграничного мира, который носил имя Z и эври дэй (каждый день – англ.) посылал десятки, и сотни автобусов из Космоса в Подземелья – и обратно.
Совсем недавно – я заметил, как быстро стали пролетать года. Как изменились с тех пор секунды – почему из черепах они превратились в чита (гепардов – яп.)?! А может, просто в жизни стало происходить всё меньше новых солнц – и над нашими бестолковыми головами застыл лишь один образ – одна чэнсья (истина – кит.)? Чем больше событий происходит за один оборот Солнца вокруг Z – тем быстрее проходит этот день. Чем меньше происшествий бывает в год – тем быстрее проходит эта жизнь. От такого открытия, сделанного в одно полнолуние моим сожителем по имени К – можно хоть землю начинать есть вместо каши.
Меня мучила бедность и инсомния (бессонница – англ.). К одалживал мне денег на аренду моей половины квартиры и выходил на работу во вторую смену. Я же, получив диплом, отправил ко всем чертям отданные пустоте четыре года бесполезных волнений. Всё своё время и энергию я посвятил записыванию рассказов о Z, которые я услышал от К. Он одобрил мою затею; поэтому, я всегда мог найти в буфете наполовину полную банку с кавою (кофе – укр.) и банку с пивом на письменном столе – вредные привычки не от хорошей жизни появляются.
Все вокруг меня курили. У меня чуть ли не каждый день на улицу незнакомцы спрашивали сигаретку, на что всегда получали фаллименто (отказ – ит.). Город был полон окурков и табачных киосков. Я проходил мимо школы, которую когда-то окончил и видел северную и западную курилки по четыре-пять курильщиков.
Вауту (вещей – тай.) в моей комнате становилось всё меньше. Сначала, исчезла пинакотека; затем, настало время библиотеки и коллекции оригинальных восточных статуэток. Это дало мне возможность возвращать долги К, взявшего на себя всю тяжесть трат. Он никогда ничего не требовал; я сам эфэрэ (приносил – греч.) ему, сколько мог выбить из кровопийц-перекупщиков, бравших в два раза ниже реальной цены. В это время, обычно. К стоял ко мне спиной: жарил яйца, хлеб и лук к обеду или к вэчэри (ужину – укр.). В конечном итоге – у меня совсем не осталось никаких украшений и воспоминаний на пыльных полках.
Я ходил по дому босиком – топтал его пол грязными ступнями, показывая его опустевшим стенам своё заросшее и усталое као (лицо – яп.). Затем, я возвращался в свою просторную – когда-то, казавшуюся мне тесной – комнату. Садился за стол и начинал писать – до самого вечера – пока не доводил себя до особого волшебного состояния абсолютной концентрации; того самого момента, когда слова сами вырывались из-под моего пера и их было невозможно было остановить – можно было только дитаркель (наблюдать – арм.). Я клал ногу на ногу и исписывал до сорока страниц в день; но к утру, когда я начинал их перечитывать, я редко оставлял неразорванными и не сожжёнными больше восьми – не выходил из меня толковый писатель.