Я думал: моё сердце и чувства заржавели, и я не способен ни на что, кроме горе и тоски. Но маэстро сделал невозможное во второй раз: я почувствовал, как по левой моей щеке, украдкой, проскользнула слеза.
Я вытер её ладонью и сказал шепотом самому себе:
– Для этого – и нужна музыка.
Затем, он снова будто взял нас всех разом. Так длилось целый час – и ни на секунду он не дал нам перерыва, не дал расслабиться. И вот, прозвучала последняя нота «Реквиема» – она всегда оставляет после себя чувство незавершённости, предлагая каждому слушателю закончить себя самому. Весь свет вдруг разом зажегся и оставаться в концертном зале было невыносимо. Мёртвый электрический свет слепил глаза; а на языке и в голове всё ещё оставались нотки божественной музыки – это было так прекрасно – и мир, не смотря на чудо, остался прежним.
Весь зал взорвался аплодисментами и криками: «Браво!». Дирижёр развернулся к залу лицом. Теперь, я легко мог разглядеть его уставшее и измученное лицо, державшееся, однако, стойко и по-прежнему гордо. Лица этих людей были такими обыкновенными – казалось, что я каждый день встречал их в столичном метро. Реальность оказалось не такой, какой я её себе представлял. Мне было легче поверить в то, что все звуки, что я слышал, возникали из пустоты. Что они возникали из рук мастера. В правой своей руке – он держал самую настоящую волшебную палочку, в умелых руках – способную творить чудеса…
На выходе я встретился с ним.
– Браво, маэстро, это было потрясающе, – только и сказал я.
– Рад, что тебе понравилось, дружище. Представь: для того, чтобы сыграть этот час именно таким, каким ты его услышал, мне пришлось пожертвовать тысячами часов. Я проработал с ними каждую деталь. Каждую мелочь. Ух, я даже угрожал убить того, кто сфальшивит хоть в одной ноте и я это услышу – а они ведь знали, что я могу… Только им не говори, но я каждого из них – считаю профессиональным виртуозом и очень ценю то, что могу работать с ними.
– Ювелирная работа.
– Ну, хоть кто-то может оценить её. Именно для этого мы и работаем. Для таких, как ты. И для себя – без этого, мы как актёры без роли или птица без неба, как живые без воздуха… Но хватит этих глупых метафор – оставим их для поэтов-графоманов. Как насчёт отпраздновать сегодняшнее успешное выступление?
– Разве, вам не лучше будет праздновать с вашим оркестром.
– Эти молокососы отлично справятся сегодня и без меня – а завтра – я сам к ним приду; тогда и отпразднуем. Сегодня, не хотелось бы больших компаний – никогда особо их не любил – особенно кампании зануд. Куда бы ты хотел отправиться сперва?
– Сперва… я был бы не против выпить кофе.
– Кофе?! Начать, пожалуй, действительно можно с кофе, – засмеялся он, – а потом, можно перейти и к чему-нибудь покрепче.
– Только сегодня – плачу я. Вы заслуживаете только лучший кофе и отменный ром.
– Ловлю тебя на слове.
Недалеко от филармонии находился кофейный киоск. Я сразу предложил своему спутнику отправиться туда. Мы взяли по двойному еспрессо и встали у маленькой, круглой стойки.
– К кофейным стойкам у меня особое отношение, – сказал тогда он, – лет двадцать назад, когда волос было у меня побольше, был у меня один хороший друг. Скажу тебе честно, – он выпил до дна своей двойной еспрессо одним глотком, – помешанный. И мать у него была такая же – мы её даже называли «Подвальная Лиза», хоть та и была из приличной семьи. С эти моим другом мы познакомились в автобусе и как-то хорошо разговорились. Городская жизнь для этого чудесного сумасшедшего – казалась слишком безумной – поэтому, он решил переселиться в деревню. Он жил прямо на её краю, где людские дома переходят в бесконечное поле. Больше всего на свете он любил две вещи: это музыку и кофе. Музыка в его доме играла всегда: у него была огромная коллекция из трёх тысяч грампластинок – он держал их в куче, рядом с мешками с кофейными зёрнами, которых по дешёвке получал от оптовиков из Колумбии. Больше кофе, он любил только кофейные стойки – вот такие, к примеру, у которой мы сейчас стоим. Эти столики, которые стоят у кофейных киосках – были самое настоящей его страстью, над которой я очень долго смеялся.
Выдержав небольшую паузу, он продолжил:
– Растратив всё своё наследство, ему пришлось долго экономить, чтобы воплотить в жизнь свою самую причудливую и бесполезную идею – последнюю в его жизни. И вот, спустя несколько лет, он сделал это – я лично присутствовал при этом событии. Он выкопал квадратную яму в квадратный метр, залил её бетоном и закрепил в этом квадрате такую вот стойку, – он похлопал по красной поверхности, на которую мы положили свои локти, – такой себе, столик для стоячих. Все в той деревне смеялись над ним, как это делали раньше горожане; и называли сумасшедшим. А мой старый друг – давно уже не обращал на это никакого внимания. Он наслаждался своим маленьким островком бетона посреди бесконечного поля, каждый день по нескольку раз беря с собой чашку сваренного из свежо-молотых зёрен кофе и приходя к ней, стоя по нескольку часов к ряду – посреди пустыни, как в какой-нибудь торопливой городской кофейне. Представь только: как это выглядело. Безумно красиво. И трава – никак не могла победить этот бетон.