Игорь Шкляревский
Книга белых ночей и пустых горизонтов
1
*
Мою велюровую шляпу «комильфо» клевали капли и жевал телёнок, пока я сладко спал на сеновале.
— Ничего! Я куплю себе точно такую же новую и заодно помолодею, — сказал я отражению в помятой шляпе, но не тут-то было.
Магазин «Головные уборы» проплыл как планетарий без Сатурна, и я продолжил поиски, увёртываясь от бейсболок.
В Завидове на фабрике велюровых изделий мне сказали:
— Вчерашний день. Таких уже не делаем.
Так я и сам — вчерашний с этой шляпой.
Стихи записываю ручкой на бумаге, и в предпочтениях я устарел.
Люблю напиться чая и мечтать под перестук колёс в уютном поезде с озёрами в окне и расписаниями северного направления.
Перед дорогой мы присели и молчим.
Коробки, сумки, спиннинги — уже в машине. Я выключаю радио, Марухин гасит свет, но я включаю радио и выключаю.
Включаю-выключаю, включаю-выключаю.
— Опаздываем, — говорит Олег.
Марухин сморит на часы, но я опять включаю радио и выключаю…
Переключил программу и поймал прогноз погоды.
— Низкая облачность. Дожди.
Я выключаю радио!
Промчались на зелёный свет. Успели. Курим в тамбуре.
— Вы думаете, я рехнулся?
Это они сошли с ума. На хорошем слове радио уже не выключишь…
Вздох облегчения.
— А мы подумали…
Иду в купе и освежаю пересохший рот.
Из коридора видно, как Марухин, жестикулируя, включает и переключает воображаемое радио.
Олег смеётся, стряхивая слёзы.
Весёлый — возвращаюсь в тамбур.
— На каком же слове мы уехали?
— Дожди.
— Хорошее слово, грибное. Я люблю паутину дождей, запах мокрой коры, чуть не сказал — родства и возвращения…
— Дождик в дорогу — добрая примета.
А вот и он!
По чёрному стеклу с наклоном побежали капли.
Скорый «Арктика» в 0.35 отправился на Север.
*
В окне — река, и на берёзах — свежие царапины — от ледохода.
Перед мостом наш поезд замедляет ход. Разъезд… У стрелочницы за щекой — конфета. Резиновые сапоги блестят.
Солнце светит в купе.
Олег заваривает чай и говорит:
— Сегодня ночи уже не будет.
*
Карелия — вся вертикальная! Озёра, острова, заливы и перевёрнутые в них леса.
Вода — по обе стороны вагона.
Пейзажи Севера несовместимы с увлекательным романом.
Идеальная книга в дороге — словарь или справочник.
На этот раз я взял определитель «Травянистые растения СССР», написанный казённым языком.
«Черника — важный пищевой продукт».
«Клюква — полезный пищевой продукт».
«Земляника — ценный пищевой продукт».
«Княже́ника (поляника, мамура) — очень ценный пищевой продукт». Единственная ягода, которую назвали очень ценной.
Но почему такая честь оказана княже́нике?
За тридцать лет скитаний по лесам ни разу я не подержал её во рту.
В чём же её таинственная ценность?
Название ведь не случайное — княже́ника.
Растёт на Русском Севере по краю леса. (Вот почему она же и «поляника»). Имеет слабый запах ананаса.
Княже́ника-поляника-мамура, не миф и не легенда, издание академическое, но я не академик с запретами на миражи.
Дверь в соседнем купе приоткрыта.
— Сколько вам лет?
— Восемьсот пятьдесят, а вам?
— Шестьсот пятнадцать.
— На вид вам не больше трёхсот.
— И вам на вид не больше пятисот.
Я заглянул в соседнее купе. Два пассажира замолчали.
Марухин и Олег курили в тамбуре.
— У нас соседи очень странные.
— Вагон пустой…
— Покурим и проверим.
Идём в своё купе.
В соседнем — пусто. Возможно, это был мираж, причуда белой ночи и бессонницы. Их не было, но слабый запах ананаса витал в пустом купе.
Замечу заодно, что восемьдесят лет и восемьсот — одно и то же, когда они пройдут.
*
В открытом тамбуре свежо от сквозняка и проводница съёжилась…
— Сегежа!
Пустой перрон. Старуха продаёт горячую картошку.
Последняя граница робкого тепла вдоль Сортавалы.
В болотистых лесах звучат далёкие аккордеоны…
— Журавли, — сказала проводница, закрывая дверь.
Дальше пойдут озёра холодней, вода прозрачней.
На станциях светло в двенадцать ночи. Амбарный, Лоухи, Чупа…
Отсутствие людей при свете солнца. Неясное напоминание о том, что это было, но не было кому запомнить.
*
В инспекции рыбоохраны Умбы стоял резиновый сапог с черёмухой.
Пока я оформлял лицензии, Олег сфотографировал его, как подтверждение, что ваза есть даже там, где её нет, но человек не видит то, что видит.