*
Утром ветер затих.
В берёзах появились синие прорехи, — идёшь и видишь дальше, чем идёшь.
Открытое глазам неуловимо превращается в надежды и возможности. Метаморфозы дальней перспективы, нет, это слово не моё, причуды далегляда, непривычное слово, живое.
Неуловимое со мной играет в прятки, и на тропе мелькают тени листьев, ещё не долетевших до земли.
Дырявый лес и синие просветы, соединяющие взгляд с запасами пространства по обе стороны тропы и впереди. Всегда ведь что-то есть…
Марухин и Олег стоят и ждут меня, не понимая настроения, возникшего из ничего.
Шуршание тропы… На мокрых сапогах желтеют листья…
Вдали шумит порог.
— Какой сегодня день?
Марухин удивлён.
— Что сегодня? Суббота, среда?
— Число я знаю, — говорит Олег, — и даже год.
Звонкий удар на плёсе, как доска, упавшая плашмя.
Не подходя к воде, Олег послал блесну, туда, где всколыхнулся круг.
Сидит! Удилище согнулось колесом. Рывки. Удары. Ноющая леска.
В минуты отрешённости Олег выводит сёмгу и бормочет:
— Какой сегодня день, какой сегодня день.
*
(В середине забытого лета)
Знакомый рыболов сидит в тени моста. Вдали часы показывают время 7.27, и рыболов — единственный свидетель, который видит в точке поплавка на неподвижной леске текучую неотделимость прошлого от настоящего.
Вблизи их нет, и только повторенья земных кругов, закатов и дождей мы называем временем, но то, что есть вдали, — отсутствует вблизи.
Всё дело в поплавке из пробки и гусиного пера.
Когда воткнёшь удилище в песок, течение натягивает леску и появляется текучая неотделимость…
*
— Ночью уже некому позвонить.
— Ночью? Днём уже некому…
Олег привязывает к донкам колокольчики.
— Они нам позвонят.
Спускаемся к реке. Время исчезло.
Темнота молчит, только река закручивает чёрные водовороты.
Затренькали два колокольчика.
— Мне позвонила камбала!
— А мне — налим!
— О, это на уху.
Пальцы сводит от холода. С плаща течёт, со шляпы капает на шею.
— О, сразу три — на трёх крючках!
— А не пора ли нам…
— Впереди потепление.
— Тогда остаёмся.
Несём тяжёлую клеёнчатую…
Несём тяжёлую клеёнчатую сумку.
Дрова горят. Марухин дело знает.
Снимаем мокрые плащи и сапоги. Отогреваем руки. Полстакана вина и нарезанный лук… Макаем в соль, хрустим. Рот обожгло. Озноб прошёл.
— Вы так сочно хрустите…
— Это у тебя впереди.
— Не понял.
— В коридоре — сумка.
Марухин заглянул в холодный коридор.
— Лучше бы я проснулся.
Сияние огня из приоткрытой дверцы, и сполохи на стенах, на полу.
Счастливый свет как в «Золотой блесне».
— Эту книгу тебе не простят…
— А ты, Марухин, наточи свой нож. Надо чистить налимов и камбалу.
Там моросит и дует прямо в ухо.
Я засыпаю, улыбаясь.
Если ночью некому позвонить…
Трень-трень, звонят на донках колокольчики.
Значит, некому позвонить и днём.
— Трень-трень!
— Мне позвонила камбала.
В лесах темно и на воде темно.
— Где ты, Олег?
— Я здесь, иди на мой фонарик.
*
Из темноты кричат за лесом лебеди, подзывая с далёких озёр тех, кто ещё не подлетел к назначенному месту сбора, и кричать они будут неделю, а потом улетят.
И нависнет Полярная ночь. И настанет любимое время инспектора Тишина: похрустывая сухарём, читать Макиавелли «Государя», предвкушая двухтомник Тарле и «Записки о Галльской войне».
А там проснёшься, и в окне — светло.
*
На пустом горизонте стоят одинокие птицы.
Я знаю, что они летят, но расстояние делает их неподвижными.
Долго смотреть туда я не люблю и возвращаюсь к дому.
Внизу леса перекрывают перспективу, и неизвестное становится заманчивей открытого пространства.
Замечу заодно, что самое недальновидное — не видеть близкое…
Марухин и Олег готовят ужин, и я им пригожусь, ведь я умею в темноте разделать рыбу, почистить мелкую картошку.
Холодная вода ломает наши руки, и мы дыханием отогреваем пальцы, когда засаливаем сёмгу. Боль отдаёт в локтях, соль разъедает ссадины, но эти истязания становятся терпимыми, когда их делишь на троих.
Стада лососей, огибая Кольский полуостров, идут вдоль берега — только в свою реку, где родились, туда и возвращаются.
Застревают в сетях, погибают в зубах беломорских тюленей, но личной смерти у лососей нет, когда они идут на нерест. В сознании у них запечатлён химический состав родной воды, неповторимый запах первородства, как запах твоего подъезда, и если даже побелили стены, он остался!