Сидим и ждём. Марухин режет лук, макает в соль, хрустит и, вытирая слёзы, хукает.
— Комар упал на стол! Своим дыханием ты усыпляешь комаров.
— А пусть не подлетают.
За стёклами светло. Вдали река сверкающей дугой с холма впадает в море. Бесшумный водопад…
Написано, когда томились щи из молодой крапивы, в белую ночь на Белом море, без числа и года.
Здесь их нет.
*
Онега спит. Куранты где-то отзвонили полночь, а на воде светло.
Поникшие под капюшонами, плывут паломники пустого Севера. Здороваемся с ними молча.
И у костра мы разговариваем тихо.
Вращение катушки надо начинать, пока блесна летит. Тогда она касается воды на вытянутой леске и не опустится на дно.
Никто не слышит наши тайны и секреты, и нам не стыдно с ними засыпать.
Открыл глаза и тут как тут — вчерашнее.
Коробка от фруктовых пряников отгородила свет.
Знакомый запах возвращает в детство, в бессмертие, шагающее босиком по лужам, с фонтанчиками между пальцами, когда прихлопываешь воду.
Сном я не дорожу, но очень дорожу минутой пробуждения.
Бывает, что она кошмарнее осы, застрявшей в волосах, ужаснее змеи на животе (гадюки и ужи зимуют под стогами).
А у меня — фонтанчики, когда прихлопываешь воду и сполохи язей под деревянным тёмным ледорезом.
Там как блеснёт, и сердце западает.
Один банкир с улыбкой Мефистофеля хотел их у меня купить и попросил назвать приемлемую цену.
Фонтанчики я не продам, а сполохи могу…
— Четыре стога крупными купюрами!
*
— Где твой отец?
— Сено собакам косит.
— Исчезни…
Инспектор Тишин отпустил подростка и сёмгу не изъял. В Умбе работы нет. Все, кто ходячий, вышли на тропу.
Домой вернулись в мокрых телогрейках.
Дождь заливает стёкла, голову сдавило. В ушах звенит.
— Давление понизилось, — говорит Марухин.
— Надо его поднять!
Олег принёс из коридора сало — с чесноком и тмином, нарезал на доске.
Согрелись. Затопили печь. Зажгли свечу.
Белые ночи стали серыми.
По мере перехода северного полушария в космическую темноту мы прибавляем света.
— Вот странно, — замечает Тишин, — почему человек ненавидит тебя за то, что он причинил тебе зло?
— А как ты думал? Он ведь должен оправдать себя в своих глазах.
— А почему ваше сало вкуснее того, которое мне дал Олег?
— От одного куска.
— Но почему у вас вкусней? Условия хранения?
— Но не сала.
— А чего?
— Сохранение детства. В детстве всё вкусней.
— Так, значит, дома я другой? Тогда я остаюсь у вас и заночую в детстве.
*
И у меня есть тайный ход, замаскированный крапивой.
Вдыхая запах затаённой сырости, отодвигаю две доски в заборе и вижу деревянный мост, песчаную косу и лодочный сарай.
Мобильный телефон звенит, как муха в паутине. Нашли кого ловить — с двадцатилетним опытом передвижения во времена запретов.
Уже я на Днепре за подвесной дорогой…
В жаркие дни с двенадцати до половины пятого — ни всплеска. Даже уклейки не клюют.
Коровы забрели в реку и не выходят из воды.
Недалеко от них и я пережидаю зной в тени обрыва и, просыпаясь, вижу на песке следы моих локтей.
Во сне я двигался от тёплого песка, согретого спиной, к прохладному, и метра полтора прополз во сне.
На плёсе появилась рябь, коровы разбрелись, и дятел застучал.
Выкладываю из портфеля на газету засохший хлеб, подтаявшее сало. Разламываю помидор и жадно ем, отмахиваясь от осы-зануды, но оставляю ей на камне угощение.
Солнце уже на западе, и я слежу за кончиками удочек, не думая о том, что вижу воду.
Неодинаковая каждое мгновение, она гипнотизирует меня своей текучестью, но в сумерках её гипноз слабеет, и я бегу домой.
Портфель слегка оттягивает руку.
Бегу домой и вижу два окна, сияющие в тополях.
Забвение ещё не затопило их, как Атлантиду… Об этом я подумаю потом.
Отец и мать живые ждут меня.
Брат говорит: Идёт!
На кухне я выкладываю из крапивы подлещиков, плотву и пескарей, пустив на них холодную струю.
Мать выбирает несколько из самых крупных для соседки.
Отец поджаривает мой улов.
Брат говорит, что мелкие рыбёшки тоже вкусные, их можно есть с хрустящими хвостами.
В открытое окно влетают мотыльки и звуки музыки из городского парка.
Вот кто-то к нам стучит, и я кричу: Входите!
Дверных глазков у нас в подъезде нет, и в городе они ещё не появились.
Бродяга под мостом в своих апартаментах из картона сказал приятелю:
— Дверной глазок напоминает рыбью вошь, аргулиус фолюциус. Она почти прозрачная и круглая, только диаметром поменьше.