Беззубый смех и звяканье стекла.
Невидимый, я находился рядом в ледорезе и слышал их учёный разговор, насаживая хлебный шарик на крючок.
Опять стучат, и входит управдом.
— Дверной глазок вам полагается бесплатно.
— Не надо! — говорит отец.
— Но почему, Иван Иванович?
— Высматривать через глазок? Не надо!
— А если воры?
Управдом смутился. Отец, и я, и управдом — смеялись.
Продавленный диван с уютной впадиной, четыре голых стула…
Но вдоль стены на самодельных полках стояли Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Толстой, и Жюль Верн, и «Толковый словарь» Ушакова.
Июльским вечером, когда садилось солнце и освещало половину комнаты, на переплётах книг сверкали золотые буквы и тиснения.
По мере угасания заката они темнели на четвёртой полке, на пятой, на шестой…
И только на девятой, где стояло радио и несколько томов Энциклопедии, ещё держался свет, как на вершинах сосен и берёз, когда в лесу уже витают сумерки.
Ни у кого такой библиотеки в нашем длинном трёхэтажном доме не было, отец собрал её недоедая.
Забавно, что они сочувствовали нам, украсив стены ковриками и комодами с фарфоровыми совами-копилками.
Проверено, погнутые монеты в прорезь не проходят, и всё что я выигрывал на пустырях, я тратил на кино и газированную воду, не забывая маленького брата.
В жаркие дни, когда слюна во рту пересыхает, невозможно не выпить в единственной жизни стакан шипучих пузырей.
*
(Воспоминание о ледоходах на Днепре)
Лежу лицом к бревенчатой стене и вижу ледорезы.
В излучине Днепра — затор и оцепление, сапёры подрывают лёд. Ударная волна срывает с тополя грачей, и стёкла дребезжат.
— Олег, ты помнишь, в Могилёве дребезжали стёкла.
На ребре ледореза разломилась огромная льдина и скрежещет, сползая в реку.
Симулянты сидят на портфелях. Раздобыли смолу, и сверкает под солнцем слюна.
— Дай откусить…
— Кусай!
А внизу, в Подниколье, — визг и слабые крики «ура»! Это женская школа репетирует Первое мая. Там — походный буфет, чай и хлеб, прилипающий к дёснам, зато с колбасой. Блеск и гром духового оркестра.
Столб воды подымается в небо, отбросив грачей.
От моста до базара стоят рыболовы с крючками на палках.
Течение в этом месте прижимается к берегу и приносит глушёную рыбу.
Ночью сделаю длинную палку с гвоздём!
*
Весь Могилёв сегодня нарядился.
Весь да не весь, но унывать не надо.
Если на праздник нечего надеть, купите удочку…
Бамбуковая удочка из двух колен с двумя соединительными трубками и поплавком из пробки и гусиного пера имеет притягательную силу, превосходящую магический кристалл гипнотизёра.
А если нечего надеть, о, гений бедности, ты можешь появиться с удочкой в любой одежде, в корявых башмаках, в штанах с заплатами совсем не стыдно постоять в толпе нарядных горожан, ведь ты собрался на рыбалку.
Весь Могилёв на Первомайской улице, ларьки торгуют пивом и вином, и на валу играет духовой оркестр, и я, — на празднике, не обхожу его по краю, стою в толпе среди моих нарядных одноклассников в отутюженных брюках, в хороших ботинках, в синих шёлковых теннисках. Они зовут меня зайти в кафе и выпить в складчину, но я спешу на Днепр…
Меня им не поймать! Нет, всё-таки я — гениальней всех гипнотизёров, я одурачил Могилёв. Заворожил толпу! Сосредоточил взгляды на удилище! Фанатикам такое не под силу! Бамбуковая удочка и поплавок из пробки от вина «Молдова».
Как же я их подчинил, нарядных дураков, я был на Первомайской улице.
Сбегая с кручи, вижу Могилёв под парусами лозунгов:
— «Мир! Труд! Май!»
Я составляю удочку и надеваю на крючок личинку майской бабочки-подёнки.
До темноты я наловлю плотвы, уклеек, голавлей, и мы отметим первомайский праздник не хуже всех других.
*
По заливу гуляют опасные волны. МРБ не придёт.
В доме нет ничего, кроме чёрствого хлеба и чая, но я забыл себя и в обмороке белой ночи, в блокадной тишине — увидел на столе буханку хлеба… Пшеничного! Поцеловал её и поцарапал губы.
Дрова уже горели и постреливали.
Я снял с плиты круги и подержал над пламенем корявый хлеб, чтобы он задышал.
Сглотнул слюну, вдыхая запах обгорелой корки и бормоча в сомнамбуле самозабвения: — Вот повезло, вот повезло…
Пока заваривался чай, нарезал полбуханки толстыми ломтями и подождал, пока они остынут.
Присутствие на них чего-то жирного мне показалось лишним и нечистым.