…и с ним положили наилучшую лошадь, какая у него была…
Захоронение с умершим коня, который в этом мире доставлял к могиле тело, а в ином, согласно распространенным воззрениям, продолжал послушно носить своего хозяина, было общим местом погребальной обрядности тюркоязычных кочевников в эпоху средневековья[928]. Данная черта ритуала менялась от одного народа к другому и во времени. Исследователями установлено, что в Восточной Европе для двух половецких (вторая половина XI–XII в.; конец XII — начало XIII в.) и ордынского (середина XIII–XIV в.) хронологических периодов характерны захоронения целых лошадиных туш[929], а также чучел коня с ногами, отчлененными по коленный сустав или выше[930]. Первая разновидность захоронений, по-видимому, особенно свойственна погребениям половецкой знати. В упомянутом Чингульском кургане вокруг могилы было разложено пять взнузданных и оседланных коней[931].
В рассказе Филиппа де Туей обращает на себя внимание свидетельство о захоронении живой лошади. Однако и этому кажущемуся совершенно невероятным действию обнаруживаются соответствия, например, в погребальной обрядности чжурчженей (см. далее). По-видимому, несмотря на все практические затруднения, захоронение неубитых животных было все же возможным, поскольку их помещали в могилы вместе с живыми слугами знатных умерших.
…и самого лучшего его воина, живого.
Судя по историческим источникам, в Средние века принесение в жертву людей при погребальных и поминальных обрядах по случаю смерти знатных персон было довольно широко распространено у тюркских и монгольских народов, а также у других народов степи[932]. Чаще всего смысл человеческой жертвы, насильственной или добровольной, состоял в необходимости продолжения в мире ином свойственных этому миру универсальных отношений социальной подчиненности (господин-слуга). В этом же семантическом ряду находится обычай установки у поминальных храмов каганов и других представителей племенной аристократии Второго Тюркского каганата (689–744 гг.) рядов вертикальных камней-балбалов. Как показал анализ употребления слова balbal в древнетюркской рунике, такие камни воплощали души убитых врагов и являлись символической жертвой-даром, приносимой покойному его родственниками и подданными[933].
Обилие упоминаний о человеческих жертвоприношениях у тюрков и монголов в письменной традиции диссонирует со скудостью вещественных свидетельств на этот счет. Тем не менее редкие археологические подтверждения подобной ритуальной практики имеются. Например, у половцев жертвоприношение людей абсолютно достоверно зафиксировано в святилище с каменной статуей середины XII — начала XIII в., открытом у с. Бешпагир Ставропольского края[934]. Возможно, человек был принесен в жертву хану, погребенному в Чингульском кургане[935].
Сообщение Филиппа де Туей о похоронах вместе с господином живого воина-слуги, на первый взгляд, кажется маловероятным. Однако есть исторические прецеденты и таких захоронений. Что касается тюрок, то помимо приводимого П. Голдиным свидетельства ал-Балхи («среди них есть такие, которые погребают своих рабов и слуг, (оставляя их) живыми, в могильном кургане (телль) до тех пор, пока они не умрут»[936]), можно указать на анонимного арабского автора X в., сообщающего об обычаях дунайских болгар: «У них есть огромный склеп. Когда кто-либо умирал, они помещали его туда и помещали вместе с ним его жену и его слуг и оставляли их там до тех пор, пока они не умрут»[937].
О погребении вместе со «скифами» (куманами) живых людей при разграблении греческих городов, которое последовало за взятием Константинополя в 1204 г., пишет византийский историк Никита Хониат: «Они (скифы) непременно хотели достигнуть самого верха жестокости, упиться кровавой свирепостью; и вот, когда кто-нибудь из них умирал, естественной ли смертью или на войне, то, закапывая вместе с умершими боевых коней, на которых те ездили, луки с тетивами, обоюдоострые мечи, в те же могилы зарывали они живыми и пленных римлян. Кто мог тут выкупить, кто мог спасти несчастных? Так, варвары не знают ни меры, ни границ бесчеловечия»[938].
928
Нестеров С. Я. Конь в культах тюркоязычных племен Центральной Азии в эпоху средневековья. Новосибирск, 1990. С. 51–85, 118–119.
929
Плетнева С. А. Печенеги, торки, половцы в южнорусских степях // Материалы и исследования по археологии СССР. М., 1958. Ν» 62. С. 173; Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов М., 1966. С. 142, 145, 150–153.
930
Атавин А. Г. Некоторые особенности захоронений чучел коней в кочевнических погребениях X–XIV вв. // Советская археология. 1984. № 1.С. 134, 137–140.
931
Отрощенко В. В., Рассамакт Ю. Я. Половецький комплекс Чингульського кургану, с. 15, 17–18, рис. 1.
933
Кляшторный С. Г. Храм, изваяние и стела в древнетюркских текстах (к интерпретации Ихэ-Ханыннорской надписи) // Тюркологический сборник. 1974. М., 1978. С. 250–255.
934
Гугуев Ю. К., Мирошина Т. В. Половецкое святилище-яма с каменной статуей и человеческими жертвоприношениями у села Бешпагир в Ставропольском крае // Донская археология. Ростов-на-Дону, 2002. 3–4. С. 53–66.
935
Отрощенко В. В., Рассамакт Ю. Я. Половецький комплекс Чингульського кургану, с. 18, 32–34.
937
Крюков В. Г. Сообщения анонимного автора «Ахбар аз-заман» («Мух-тасар ал-аджаиб») о народах Европы // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1981 г. М., 1983. С. 206.
938
Никита Хониат. История со времени царствования Иоанна Комнина (1186–1206) / Пер. с греч. Н. В. Чельцова. Рязань, 2003. Т. 2. С. 319.