После того, как между королем и эмирами был заключен договор и принесены клятвы, было решено, что они отпустят нас на следующий день после Вознесения[278]; и как только эмирам сдадут Дамьетту, то, как было сказано, освободят особу короля и его знатных людей. В четверг вечером моряки, которые вели наши четыре галеры, бросили якорь посреди реки, у моста Дамьетты и поставили возле него шатер, куда сошел король.
На восходе солнца монсеньор Жоффруа де Саржин отправился в город и велел сдать его эмирам. На всех городских башнях вывесили знамена султана. Сарацинские рыцари вошли в город, принялись пить вино и тут же опьянели; один из них пришел на нашу галеру, вытащил окровавленный меч и сказал, что им он убил шестерых наших людей.
Перед тем, как сдать Дамьетту, на наши корабли перевезли из города королеву со всеми нашими людьми, находившимися там, кроме больных, что остались в Дамьетте. Сарацины, согласно своей клятве, должны были их охранять: они же их всех убили. Орудия короля, которые они обязались сохранить, разломали на куски; не сохранили и солонину, которую сами не едят; а сложили штабель из орудий, солонины и, наконец, из убитых людей и подожгли; и пламя было столь сильным, что полыхало в пятницу, субботу и воскресенье.
Нас с королем, коих они должны были освободить на восходе солнца, задержали до заката; мы ничего не ели, как и эмиры, так как они целый день спорили. И один эмир от имени тех, кто был на его стороне, говорил: «Сеньоры, если угодно вам со мной согласиться, мы со своими людьми убьем короля и его знатных людей, ибо нам некого бояться еще лет сорок, поскольку их дети малы, а Дамьетта наша. Мы можем действовать смелее».
Другой сарацин, по имени Себреси, уроженец Мавритании, утверждал обратное, и говорил так: «Если после того, как мы убили султана, мы убьем короля, скажут, что египтяне самые дурные и вероломные люди на свете». А тот, кто хотел, чтобы нас убили, возражал: «И впрямь мы обошлись жестоко с нашим султаном, лишив его жизни; ибо мы нарушили заповедь Магомета, предписывающую нам оберегать господина как зеницу ока; и вот книга, где это записано. Но послушайте, — продолжал он, — следующую заповедь Магомета».
Он перевернул лист книги, что держал, и показал им другую заповедь, гласившую: «Ради торжества веры убей врага закона». Итак, мы нарушили заповеди Магомета, убив нашего господина; но мы поступим еще хуже, если не убьем короля, какие бы гарантии мы ему ни давали; ибо это наихудший враг языческой веры, какой только есть».
Наша смерть была почти решена: тот эмир, наш враг, что убедил всех нас убить, отправился к реке и что-то закричал по-сарацински тем, кто правил галерами; затем снял тюрбан с головы и подал им сигнал матросам. Те тотчас снялись с якоря и отвезли нас на доброе лье назад к Вавилону. Тогда мы поняли, что погибли, и было пролито много слез.
Богу, который никогда не забывает своих, было угодно, чтобы к заходу солнца договорились нас освободить. Нас вернули, и наши четыре галеры причалили к берегу. Мы попросили разрешения сойти. Они же нам ответили, что не позволят, пока мы не поедим: «Ибо было бы позором для эмиров, если вы выйдете из заключения натощак».
И мы попросили дать нам поесть; они ответили, что за едой отправились в лагерь. Еда, которую нам дали, состояла из пирожков с сыром, высушенных на солнце, чтобы не развелись черви, и крепко пропеченных в течение четырех или пяти дней яиц; и в честь нас их окрасили в разные цвета.
Нас отпустили на сушу и мы отправились к королю, которого они доставили из шатра, где его держали, к реке; и с ним прибыло около двадцати тысяч пеших сарацин, опоясанных мечами. На реке близ короля стояла генуэзская галера, на палубе виднелся только один человек. Как только он увидел на берегу реки короля, он свистнул; и по звуку свистка с льяла галеры выскочили восемьдесят арбалетчиков в полном снаряжении, с поднятыми арбалетами, и тут же вложили в него стрелы. Едва сарацины завидели их, как обратились в бегство, подобно овцам; так что подле короля не осталось никого из них, кроме двух или трех человек.