Я провел четыре дня в душевной тревоге, как и всякий, у кого совсем не осталось денег на расходы. По истечении этих четырех дней ко мне пришел магистр ордена, весь сияющий, и сказал, что забрал мои деньги. Что до способа, коим он их получил, то он просто сменил командора дворца и услал прежнего в деревушку под названием Саффран; и он отдал мне мои деньги.
Тогдашний епископ Акры (который был родом из Провена)[296] велел предоставить мне дом священника церкви Сен-Мишель; я оставил при себе Кейма из Сент-Менеуль, очень хорошо мне служившего два года, лучше всех, кто только был подле меня в этой стране; и несколько других людей осталось со мной. И оказалось, что у моей постели находилась маленькая комнатка, через которую можно было пройти в церковь.
У меня же началась продолжительная лихорадка, из-за чего я слег в постель, как и вся моя прислуга. И не раз за все эти дни возле меня не оказывалось никого, кто смог бы мне помочь или меня поднять; я ожидал лишь смерти, слыша ее предвестие, своими ушами: ибо не проходило и дня, чтобы в церковь не приносили около двадцати, а то и более покойников; и всякий раз, когда их вносили, я со своей кровати слышал, как поют Libera те, Domine. Тогда я плакал и благодарил Бога, говоря ему так: «Господи, будь благословен за то страдание, которое ты мне ниспосылаешь; сколь великим удовольствием для меня было ложиться и вставать. И я молю тебя, Господи, помоги мне и избавь от этой болезни». И так просил я за себя и своих людей.
После этих событий я попросил Гийемена, моего нового оруженосца, предоставить мне отчет в расходах, и он исполнил это; я обнаружил, что он нанес мне ущерб более чем в десять турских ливров. И когда я их с него спросил, он мне ответил, что возвратит их, когда сможет. Я отпустил его и сказал, что отдаю ему то, что он мне задолжал, поскольку он этого вполне заслужил. Я узнал от бургундских рыцарей, освободившихся из плена (куда они попали вместе с ним), что это самый любезный вор, который когда-либо существовал: ибо когда какому-нибудь рыцарю нужен был нож, пояс, перчатки, шпоры или что-то еще, он шел и воровал это, а потом отдавал им.
В тот момент, когда король находился в Акре, его братья принялись играть в кости; и граф де Пуатье играл столь куртуазно, что, выигрывая, повелевал открывать зал и звать дворян и благородных дам, если кто-нибудь из них там был, и раздавал пригоршнями как свои деньги, так и те, что он выиграл; а когда проигрывал, то одалживал деньги у тех, с кем играл — и у своего брата графа Анжуйского, и у других; и одаривал всех — и своих, и чужих.
Во время нашего пребывания в Акре, в одно из воскресений[297], король послал за своими братьями, графом Фландрским и прочими знатными людьми, и сказал им так: «Сеньоры, мадам королева, моя матушка, велела мне настойчиво и просила, чтобы я вернулся во Францию, ибо мое королевство в великой опасности: ведь у меня нет ни мира, ни перемирия с английским королем! Здешние бароны, с которыми я об этом беседовал, сказали мне, что, если я уеду, эта земля будет утрачена, поскольку никто не решится оставаться тут со столь малым количеством людей. Я вас прошу, — продолжал он, — подумать над этим, и так как это дело важное, я вам даю срок в восемь дней, считая с нынешнего, дабы вы мне ответили, какое решение вам покажется добрым».
В один из этих восьми дней ко мне пришел легат и сказал, что совершенно не понимает, как король может оставаться; и очень просил меня, чтобы я согласился возвратиться с ним на его корабле. И я ему ответил, что не волен в этом; ибо у меня нет ничего, как он знает, ведь я все потерял, когда меня взяли в плен на реке.
И сей ответ я ему дал не потому, что мне очень не хотелось с ним ехать, но из-за слов, сказанных монсеньором де Бурлемоном, моим двоюродным братом, когда я уезжал за море: «Вы отправляетесь за море, — сказал он, так будьте осторожны при возвращении, потому что ни один рыцарь, ни простой, ни знатный, не возвратится без позора, ежели оставит в руках сарацин меньшой люд Господа нашего, с коим он поехал». Легат рассердился на меня и сказал, что мне не следовало бы отказываться.
После воскресенья мы возвратились к королю[298]; и тогда спросил король своих братьев, других баронов и графа Фландрского, какой совет они ему подадут, уезжать или оставаться. Все они ответили, что попросили монсеньора Ги Мовуазена высказать совет, который они хотят ему дать. Король велел говорить ему о том, что ему поручили; и он сказал так: