10. Щепкин В. Н. Русская палеография, М., 1960, стр. 151.
Повелея отца своего
Святополк увозит с поля битвы тело тестя своего Туграхана.
«Святоплъкъ повелея отца своего междю Угорьскими иноходьцы ко святей Софии къ Kieвy».
Так в мусин–пушкинском списке.
Необычный термин, не встреченный более в древнерусской письменности и в живых языках, взывает к исследователям. В. И. Стеллецкий: «В первом издании напечатано «повелея», но такого глагола нет. Следовательно, необходима конъектура (поправка). Принимаю поправку Потебни «полелея». Эта поправка принимается почти всеми современными комментаторами. Однако старая конъектура (1819) Пожарского (повеле яти), принятая акад. Ф. Е. Коршем (а в настоящее время также Д. С. Лихачевым и Л. А. Булаховским) должна быть окончательно отвергнута, если принять во внимание сохранение ритма… Поправка М. Максимовича «Яроплъкъ» вместо «Святоплъкъ» разрушает звуковую систему этого отрывка (разрушается аллитерация «Святоплъкъ — своего — святей Софии — Кыеву»). Поэтому, думается, текст должен читаться с этой минимальной поправкой Потебни. Так написал автор»1.
Убежденно, но не убедительно.
В говорах глагол «лелеять» выступает в значении «лететь»: «а он (муж) уж прилелеял», «ох, детычка, как налелеяли к нам немсы у хату», «налелели овсы на гарот».
В тексте «Слова» — лелеять — укачивать («под шеломы взлелеяны», «лелеючи корабли на сине море»).
И если бы автор применил здесь глагол — «полелея», то, вероятно, в значении, не отличном от других случаев употребления в тексте.
А что если поверить написанию «повелея»? Но производить не от «велеть» (веление, воля), а попытаться использовать глагол — «вълечь», «влек». Этот смысл подсказывается содержанием отрывка.
Славянские формы глагола влечь (влекти) восходят к общему источнику велк (Фасмер). Возможен ли в древнерусских диалектах полногласный вариант «велек»?
Может быть, эта форма ещё сохранялась в говоре Автора и отразилась в «Слове»? Впрочем, возможно — авторская описка. Переписчику она не знакома. «Влек» он, наверное, скопировал бы правильно, но написание «велекъ» ему ничего не говорило. Он предположил описку. Сочетание «къ» в рукописном исполнении похоже на древнерусскую букву «я». И Переписчик получает вместо непонятного «повелекъ» слово «повелея», которое соотносится хотя бы со знакомым «повелел». Общий смысл фразы от этой конъектуры не прояснился, но первейшая задача Переписчика — сделать понятной дексему.
В итоге фраза оригинала мне видится такой:
Святоплъкъ повелекъ отца своего
междю Угорьскими иноходьцы…
Повез (поволок) убитого тестя своего Туграхана на волокуше — носилках между венгерскими иноходцами. Такой способ транспортировки убитых и раненых был принят в степи до недавнего времени.
…Из 2800 лексем «Слова» только четыре содержат в своем составе «КЪ» — «рекъ», «кобякъ», «гзакъ», «кончакъ». И я не уверен, что в этих случаях мусин–пушкинский список в точности копирует орфографию списка XVI века. Вполне возможно, что эти слова в списке XVI века были без редуцированного на конце. Есть доказательства того, что Мусин–Пушкин привнес в список орфографические правила своего времени. Так несколько раз он записывает: «оттвориша», и. современные исследователи вынуждены, сохраняя в комментариях смущеиное молчание, выправлять — «отвориша». В древнерусской письменности долгие согласные не обозначались. (Часто встречается в его списке и удвоенное «с» в слове «русский»).
Этой тонкости недоучел Мусин–Пушкин. Вполне возможно, что он не заметил в тексте нелюбви к сочетанию «КЪ», и простодушно проставил Недостающий «ъ» там, где его и не было.
Впрочем, Переписчик XVI века мог и «пропустить» такое окончание в имени «Кобякъ» из соображений этимологических: за несколько слов до фразы «падеся Кобякъ», переписчик уже исполнил это имя с другим окончанием: — «поганого Кобяка». Таким же образом написание «Кончакъ» подтверждалось примерами «Кончака», «Кончакови».
Слово «рекъ» семантически прозрачней, чем «рея». Мне непонятно только одно — как уцелел Гзакъ.
Гзакъ бежитъ серымъ влъком
Кончакъ ему следъ править къ Дону Великому.
Может быть, по аналогии с «Кончакъ»?
П р и м е ч а н и е
1. Слово о полку Игореве. М., 1967, стр. 144.
Неувиденный переводчик
Десятки писателей и ученых переводили «Слово» с древнерусского на современный. Во главе этого перечня имен можно было бы поставить имя Переписчика XVI века, если бы оно было известно. Он первым предпринял попытку перевести «Слово» на язык своего века.
Литературное произведение исторически обусловлено, неповторимо; между оригиналом и списком не может быть полного тождества, невозможно сохранить полностью специфичность подлинника. Такая задача практически граничила бы с требованием фотографической дословности, машинного копирования. Такого уровня дубликации не могли достичь даже ученые — переписчики XVIII века, которые уже относились к «Слову» как к памятнику бесценному. Расхождения между мусин–пушкинским и екатерининским списками значительны.
Перед П–16 не ставилось требования натуралистически точно передать оригинал со всеми подробностями «ошибок». «Слово» предназначалось не для науки, (которой ещё не существовало), а для бытового чтения. И потому задача П–16 формулировалась просто — старую повесть сделать понятной читателю XVI века. Он выступал одновременно как переводчик и как комментатор. Такой подход приводил к художественному пересозданию типичных черт оригинала. В частности, к переосмыслению непонятных образов, к домыслу.
Литературное произведение черпает содержание из общественного сознания, а реализует его с помощью средства общения — языка; эта конкретизация не искажает действительности, только если общественное сознание и средство общения у автора и читателя едины.
По мере развития общественного сознания народа, в среде которого возникло произведение, содержание его в некоторых частях устаревает, становится непонятным и вызывает превратные толкования: так устаревают исторические реалии, особенности отношений между людьми и пр. Развивается и язык, главным образом, его стилистика: выражение, использованное автором как просторечие, так и воспринимающееся современным автору читателем, может потерять просторечный характер, а то и вовсе превратиться в архаизм. Поэтому нынешний читатель воспринимает подлинник искаженно, а переводчик должен бы исходить из первичного — неискаженного — восприятия, — говорит теоретик перевода Иржи Левый1.
Переписчик, как читатель XVI века, воспринимал многое в подлиннике XII века искаженно. Специфические выражения, характерные для авторского диалекта, представляли бессодержательную форму, поскольку не мргли быть конкретизированы в восприятии Переписчика. Он не всегда заменял форму, но наполнял ее новым содержанием, используя все доступные ему средства.
Расхождения между лаконичными фразами подлинника и описательным пространным толкованием в списке–переводе одна из труднейших проблем при работе над древнейшими поэтическими текстами. Здесь очень часто один и тот же персонаж или предмет обозначается по–разному, порой просто намеками или косвенными указаниями, которые понятны лишь тем, кто хорошо знает историю и мифологию. И, добавим,— палеографическую традицию.
При решении проблемы Переписчика, которая существует, к сожалению, незаметно для исследователя, необходимо учитывать и следующие практические моменты, возникающие в процессе работы переводчика.
«От оригинального художника требуется постижение действительности, которую он изображает, от переводчика — постижение произведения, которое он передает. Хороший переводчик должен быть хорошим читателем.
…Проникновение переводчика в смысл произведения проходит, грубо говоря, на трех уровнях.
Первой ступенью является дословное понимание текста, т.е. понимание филологическое. Филологическое постижение не требует от субъекта никаких особых данных, кроме специальной подготовки и ремесленной практики. На этой ступени причины переводческих ляпсусов чаще всего следующие: