- Валяй, сойдет всякое. Нужда пляшет, нужда скачет, нужда песенки поет. А мы не плясали с того дня, как зачалась военная катавасия.
Для начала Иван сыграл "Последний нонешний денечек". Это пришлось беженцам по душе, ударило их по сердцу. Ивану подпевали, кое-кто даже со слезой. За "Денечком" он играл "По диким степям Забайкалья", а потом перешел на плясовое. Нашлись охотники потопать ногами, похлопать ладошами у костра вокруг Ивана взвихрился удалой хоровод.
И вдруг весь хоровод ахнул, рассыпался, хлынул от костра в темноту, а из темноты на свет к Ивану подскочил большущий медведь и начал семенить, топотать перед ним быстро умелыми лапами.
На секунду Иван растерялся, сделал гармонью фальшивый аккорд, но в следующую вполне овладел собой и продолжал играть. В медведе, увешанном по груди и брюху металлическими бляшками, как генерал медалями и орденами, он узнал своего Ключника, проданного в цирк. Узнал Ивана и медведь. На радостях они выдали беженцам, может быть, свой лучший концерт; плясали и парой, и по очереди, и в обнимку, кувыркались вроде разыгравшихся котят. Вокруг спокойно стояли беженцы, они знали, что недалечко случилось крушение товарника, среди прочих пострадал вагон, где ехали цирковые звери, они разбежались, их ищут, хозяин особенно горюет о медведе. Пока Иван с медведем давали представление, кто-то из шустрых беженцев сообщил хозяину цирка, что медведь нашелся.
К утру все уладилось: дорогу освободили, цирку дали крепкий вагон. Иван и медведь распрощались, теперь уже навсегда.
МЕДВЕЖЬЯ ЛЮБОВЬ
Это случилось в лесах Вятского края на строительстве дороги. В карьер, где брали песок, забежал маленький-маленький медвежонок. На нем еще не успела вырасти шерсть, был еще только серовато-бурый первородный пух.
Один из коновозчиков поймал медвежонка и решил отвезти на главную базу в нескольких километрах от карьера. Отвезти, как барана, рядом с собой, в таратайке. Но звереныш сильно рвался убежать, пускал в ход зубы и когти. Тогда рабочий привязал его к таратайке, как водят взрослый скот. Медвежонок рычал, скулил, упирался, бороздил лапами песчаную насыпь дороги. На базе рабочий привязал его крепким ремнем к деревянной стенке кухни, сам пошел к кухарке попросить для зверенка еды.
Сбегались люди, грудились у кухни, разглядывали медвежонка, гадали, сколько ему времени - месяц, два, три, обсуждали, чем кормить его. Постепенно разгорелся спор.
В самый разгар спора вдруг раздалось визгливо-надсадное, режущее уши:
- Кар-ра-уул! Спасите! Бегите! Медведица... ма-атка...
Все повернулись на этот крик. Кричала кухарка, остолбенело стоявшая на довольно высоком крыльце кухни и мотавшая головой в сторону ворот. А там, в воротах, свирепо ломала калитку огромная лохматая медведица. По незнанию человеческих порядков толкала ее в ту сторону, куда она не открывалась, а закрывалась. Выломав калитку, она шагнула во двор на задних лапах, готовая драться со всем миром. Но драться было не с кем, все разбегались кто куда. Даже конь и таратайка, с которыми приехал медвежонок, прыснули на жердяную изгородь. Конь перемахнул через нее, а таратайка ударилась, запуталась и сломалась.
Быстро оглядев опустелый двор, медведица подбежала к своему дитенку, понюхала, полизала его и остановилась над ним так, как делала при кормежке. Дитенок жадно припал к матери. Все время, пока он сосал, матка поводила головой, оглядывая двор, и беззвучно, но грозно щерила зубастую пасть предупреждала, что ждет того, кто вздумает тронуть ее. И тронуть никто не решился.
Накормив дитенка, медведица толкнула его мордой, что значило: пошли! Он сделал шага два, затем его остановила привязь. Медведица зло схватила ее зубами, мотнула головой, и ременная привязь лопнула, как нитка.
Медвежонок впереди, по-ребячьи беспечно косолапя, матка за ним, настороженно оглядываясь, неторопливо пересекли залитый солнцем двор и скрылись в лесу. Перетрусившие люди начали выползать из своих убежищ, снова собираться у кухни.
Рабочий, привезший медвежонка, сказал:
- Упустили. Надо было стрелять.
- Кого? - спросила кухарка.
- Известно, матку. В ней двадцать пудов мяса да шкура.
- Дурак, только и знаешь, - сердито отрезала кухарка.
- А тебе что надо? Что позабыл я?
- Любовь.
- Каку любовь?!
- Медвежью, материнскую.
- Да ты рехнулась, нашла у медведя любовь. Он же - зверь, кровожадный.
- Материнская любовь везде есть, везде одинакова, не страшится ни ружья, ни батожья, ни самой смертушки. Да что с тобой разговаривать! Кухарка окинула рабочего осуждающим взглядом, словно запущенного непростимо, и ушла в кухню. Там она еще поворчала: - Медведь - зверь. А ты кто? Сперва отнял дитю у матери, потом самое ее хотел стрелять.
- Ну, разошлась, дура баба, - рабочий махнул на нее рукой и занялся поломанной таратайкой.
МЕДВЕДЬ-ПАХАРЬ
Я ехал из Калуги в Москву поездом местного сообщения. В купе со мной ехала стайка говорливых колхозниц. Они наперебой рассказывали друг другу про недавнюю Великую Отечественную войну, оккупацию, партизанщину. Мне особенно запомнился рассказ про медведя.
- Вся наша Калужань, бабоньки, была под фашистами. И они так ограбили, так раздели ее, горькую, что не выскажешь. Не оставили ни лошаденок, ни коровенок, ни поросят, ни курят. Все, что способно гореть, сожгли.
Выгнали фашистов по весне. Вернулись мы из лесов, где партизанили, в родные места. Наше село было так изничтожено, что уцелел от него один чугунный утюг. И тот с отбитой ручкой. Один-одинешенек от сотни дворов и домов. И лежит не там, где было жилье, а вдали от него, вдали от дорог, среди поля. Какая адова сила зашвырнула его туда?
Начали мы рыть землю, искать захороненные от немцев плужки, бороны. Время было самое посевное. Нашли, подняли на свет божий, а впрягать некого. Впрягались сами по четыре бабоньки в плужок. Надо бы поболее, по пять-шесть бабонек, да не хватает на все плужки. А оставлять их без дела нельзя, надо спешно сеять, пока с голодухи не съели семена. Ну, тянем. Сердце в груди стучит, как молот в кузнице. Станет невмоготу, падем наземь, на плужок, и плакать, причитать: "Почему вы такие тяжелые, упрямые, безжалостные".
Вдруг в один из таких разов выходит прямо к нам из лесочка большущий медведь и рычит вроде того:
- О чем плачете, бабоньки?
- Да вот... - и киваем на плужок.
- Видел, видел. А ну-ка я попробую, - взялся за постромки, потянул, двинулся.
Плужок поплыл за ним, будто игрушка по воде. Идет медведь, радуется, что дело сподручно ему, поворкивает нам:
- Бабы, бабоньки, держите плуг, не давайте ему вихляться.
И помог нам перевернуть все поле.
Рассказчица умолкла. Одна из соседок спросила ее:
- Что это, сказка аль правда? Рассказчица ответила:
- Ко мне привязался такой сон, виделся каждую ночь всю ту посевную страду. И как же не хотелось просыпаться!
МЕДВЕДЬ, ОБУТЫЙ В КАПКАН
Моя жизнь складывалась бойко. В малые годы носился, как бездомный ветер, по деревенской улице, по окрестным лесам и лугам. Потом три года каждый день по шесть верст бегал в первоначальную сельскую школу, после еще три года двадцать пять верст каждую неделю отмахивал в шестиклассную школу. Среднее образование получал в Казани, уходил туда и приходил оттуда на каникулы по бедности пешком, сто пятьдесят верст в один конец. Так на дорогах у меня выросла страсть к путешествиям. Да и можно ли быть сиднем, живя в такой необъятной, такой многоликой стране, как наша?! Она неодолимо тянет в дорогу.
Путешествуют разно - на поездах, пароходах, автомобилях, самолетах, лошадях, верблюдах, слонах... пешком с нищенской сумой. Я старался соединять путешествие с трудом, нанимался работать в изыскательские партии, на барки, на плоты.
Когда началось строительство Мурманской железной дороги, я нанялся туда землекопом. Там, как парня грамотного, меня привлекли в комиссию по переписи местного населения - лопарей и коми.