Петя прочитал мне поэму и несколько стихотворений. Из трагической поэмы о виноградаре, которому обрыдло существование, я запомнил только несколько первых строк:
А из многих стихотворений в моей памяти сохранилась только концовка одного сонета, горделиво возвещавшая:
Женя наконец вернулся с кастрюлей и чайником. Они с Петей уселись за стол. Поглощение борща не мешало Бугаевскому разговаривать — мне не пришлось тешить их заказанными историями.
— Теперь так, — сказал он, покончив с обедом. — Петя остается дома до прихода Мары. Я иду в ферейновскую аптеку за люминалом. Сергей сопровождает меня, по дороге поговорим. Вечером сойдемся опять.
— Вечером я на спектакле.
— Тогда завтра. Завтра ты еще будешь в Москве?
— Буду. До завтра, Петя, — сказал я.
Я не подозревал, что прощаюсь с ним уже навсегда.
Всю дорогу до Никольской, где была аптека, мы болтали о пустяках. На Театральной площади я увидел регулировщика — это было ново для Москвы. Затянутый в щегольской мундир, он стоял на специальном возвышении и жестикулировал руками в белых перчатках. Я залюбовался: милиционер был из породы актеров. Он, исполняя службу, священнодействовал. Каждый поворот его тела, каждый взмах руки, каждое движение головы были нескрываемо артистичны. Он словно танцевал всем телом, не сходя с места.
— Пойдем! — Женя с досадой дернул меня за рукав. — Что загляделся на это чучело?
— Не на чучело — на артиста. У него только ноги неподвижны. Наверное, ему трудно выстоять на месте целую смену.
— Сейчас я заставлю его размяться!
— Каким образом?
— Очень просто. Он возьмет меня под ручку и переведет через дорогу прямо к «Метрополю». Следи за мной.
Бугаевский подошел к постовому и заговорил с ним. Милиционер вдруг соскочил со своего пьедестала, взял Женю под руку, осторожно пересек с ним проспект, отдал честь и вернулся на свое место. Женя пошел дальше.
Я нагнал его у Лубянского проезда.
— Что ты ему сказал?
— Что иду в ферейновскую аптеку за лекарством. Ноги подкашиваются, боюсь, что попаду в аварию под его носом. Он, естественно, не захотел, чтобы я свалился под машину рядом с его постом.
Этот мастерский обман так меня восхитил, что через двадцать лет я предложил своему приятелю Прохорову потревожить постового и заставить его остановить движение, не понеся при этом наказания за хулиганство. Прохоров выполнил задачу без вранья и без наглости, даже расцеловался с улыбнувшимся милиционером — и получил за это три бутылки шампанского. Но об этом я подробно рассказал в другом месте.[171]
В аптеке на Никольской Женя так же искусно разыграл еще одну сценку.
Он предъявил рецепт и попросил лекарство. Аптекарша равнодушно ответила, что люминала нет, когда будет — неизвестно.
— Мне нужен люминал, — сказал Женя, трагически усиливая голос.
— Я же вам ответила: люминала нет и не ждем, — рассердилась женщина.
— Мне нужен люминал, — повторил Женя еще трагичней. Он не кричал — но в голосе его была какая-то зловещая надрывность.
— Гражданин, я вам сказала…
— Заведующего! Немедленно заведующего! — прервал ее Женя. — Прошу вас, очень прошу…
Продавщица взглянула на его лицо, перепугалась и убежала. Заведующий, солидный мужчина в белом халате, появился почти мгновенно и на ходу, еще не подойдя к стойке, раздраженно заговорил:
— Гражданин, вам же русским языком сказали, что люминала…
Женя обеими руками схватился за стойку. Рот его открылся, глаза закатились. Теперь он говорил медленно, почти по слогам:
— Не надо… люминала… Пожалуйста… скорую помощь… Побыстрей!
— Одну минуту, постойте здесь! Сейчас все сделаю! — закричал заведующий и метнулся внутрь.
Аптекарша вышла из-за стойки и взяла Женю под руку. В ту же секунду появился заведующий. Он почти бежал.
— Вот вам люминал, удалось отыскать, — сказал он, всовывая в Женину руку пакетик с лекарством. — К счастью, вспомнил, что немного осталось. А вы скорей поезжайте домой, вам надо полежать.
Женя спрятал лекарство в карман.
— Сколько с меня?
— Не нужно! — Заведующий, сменив аптекаршу, ухватил Женю под руку и осторожно повел к двери. — Придете в другой раз — сразу за все заплатите. А сейчас — домой, домой!