В конце мая Морозов ушел с завода еще до обеда и вернулся только к вечеру. Он был сильно взволнован.
— Вызывали в Большой Дом. Учинили допрос, — сказал он. Большим Домом в Ленинграде называли огромное здание ОГПУ, недавно возведенное на Литейном проспекте, на углу Шпалерной. Я подумал, что вызов связан с прошлогодней пропажей драгоценной проволоки — других важных грехов ни за собой, ни за Морозовым я не знал.
— Платина? — спросил я со страхом.
— Не платина, а ты. Интересовались, кто ты такой, почему появился в Ленинграде, каким образом устроился на завод, как ведешь себя на работе. Думаю, кто-то на тебя настучал.
— Что ты сказал?
— Что надо, то и сказал. Что хороший работник, что в фаворе у Кульбуша, что тебе повысили зарплату. В общем, если после моего отзыва тебя не наградят орденом, то в мире нет справедливости — так я считаю.
И мы неразумно засмеялись — слишком весело для создавшейся ситуации.
Вечер 6 июня был до удивления хорош. Подходила пора белых ночей. Я задержался на работе и поздно вышел из проходной. Уходящее солнце пересекало проспект Красных Зорь — небо по его оси пламенело. Я остановился на мосту через Неву и долго вдыхал запах быстротекущей воды. Потом миновал торжественную решетку Летнего сада и свернул по Фонтанке на Сергиевскую, в Соляной переулок. Мне было так хорошо, как редко бывало. Я растрогался от красоты мира, в котором мне посчастливилось жить.
Дома меня ждал паренек чуть постарше моих двадцати пяти с ордером на обыск и арест.