Но была и другая правда — и мама не считала ее важной, даже если знала. С криком «Хватит!» я внезапно прекращал бешеную возню, садился на книгу — и целых полчаса больше не было иного мира, кроме того, что разворачивался на страницах учебников. За пятерки я не отвечал — это было дело Ольги Николаевны. Но и обмана не было!
Мамины обвинения добром не кончались. Лишь присутствие Осипа Соломоновича смиряло мать, скорую на поучения и расправы, и лишь оно заставляло меня укорачивать свой несносный, длинный и несдержанный язык.
Занятия с Ольгой Николаевной продолжались. Мама ни разу не пришла послушать мои ответы — думаю, боялась дикой истерики, которую я неизбежно закатил бы после ухода учительницы.
Однажды Ольга Николаевна поинтересовалась, что я читаю. Книги были хорошие (во всяком случае — я так считал). Как раз в это время я прикончил Луи Буссенара — роман о мальчишке чуть постарше меня, сорвиголове, который творил чудеса на войне в Африке, и перешел к другому, еще более увлекательному чтению — «Пожирателям огня» Луи Жаколио. Какая книга будет следующей — понятия не имею. Почему бы мне не записаться в детскую библиотеку? — поинтересовалась Ольга Николаевна. У нее там подруга, Александра Марковна, чудесный человек, ее все детишки любят — хорошо бы и мне пойти к ней.
— Я сегодня же расскажу ей о вас, Сережа, — сказала Ольга Николаевна. — А завтра смело идите в библиотеку.
В библиотеку я пошел, но отнюдь не смело. Меня одолевала робость, страшило просторное здание в Книжном переулке (уже само название внушало благоговение) — он был странно тихим по сравнению с громыхающим и вопящим рядом Привозом. Высокие, полуциркульные окна читальных залов свидетельствовали: за ними хранятся миллионы книг (меньше чем на миллионы, я, естественно, не мог согласиться).
Детское отделение библиотеки начиналось с парадного хода, он вел в гардероб. Из гардероба выходили в абонемент. В абонементе меня встретила Александра Марковна. Пятьдесят семь лет прошло с того радостного дня, когда я впервые увидел эту женщину. Ее, несомненно, уже давно нет на свете, а она все стоит перед моими глазами — низенькая, довольно полная, чуть сутуловатая, очень подвижная и очень серьезная. Она, наверное, умела и улыбаться, но я не помню ее улыбки. Зато она была проницательна и добра.
— Что ты будешь читать, мальчик? — спросила она. — Назови своих любимых писателей.
Говорить об авторах Натов Пинкертонов с Никами Картерами и мадридских (а равно парижских с берлинскими) тайн в строгом здании библиотеки было не совсем удобно. Но у меня имелся набор любимцев другого сорта — и я огласил его: Жюль Берн, Майн Рид, Фенимор Купер, Густав Эмар, Луи Жаколио…
— Книги хорошие, — одобрила она. — Сейчас подберу тебе парочку. Когда прочтешь, принеси.
Я принес их на другой день. Она удивилась: так быстро? А запомнил? При быстром чтении многое пропускаешь… Этого она могла бы и не говорить: книги, даже наспех, единым духом проглоченные, я запоминал в мелких деталях — и на годы. Александра Марковна расспросила меня — и осталась довольна.
— Сегодня дам тебе три книги — две твоих любимых писателей, а третью я подобрала сама — «Оливер Твист» английского автора Диккенса. Может, тебе понравится.
«Оливер Твист» мне не просто понравился — он меня захватил, взволновал, очаровал. Пришлось задержаться на пару дней: быстро закончив роман, я тут же начал его перечитывать. Говорят, второй раз читают медленней — у меня выходило наоборот: при повторе я многое пропускал, зато смаковал выигрышные эпизоды. И запоминал их как в знаменитой рекламе пива: если и не навсегда, то на первые сто лет.
Однажды Александра Марковна спросила:
— Ты любишь читать пьесы? У меня есть хорошие.
Пьесы я любил смотреть. После безработицы отчим определился не в типографию, а в профсоюз журналистов. У него стали появляться билеты в оперу и драму. Вначале он ходил с мамой, потом передоверил посещение театров мне. До того, как эта моя служба превратилась в наслаждение, остались год или два. Но многие пьесы и либретто я уже знал почти наизусть. Как их можно читать? Это делают только суфлеры! Пьесы надо смотреть.
— Ты все-таки возьми этот томик Мольера. Переводы прозаические, не в стихах — тебе будет легче.
Мольер был великий шутник, это я понял сразу. Нельзя было не хохотать, читая о проделках Скапена и лукавстве Сганареля (тоже парень жох!). Я попросил еще — и получил Шекспира. Александра Марковна не забыла и о Майн Риде, и об Эмаре, и о Буссенаре, и о Рони старшем, но, когда я отказался от приключенческих романов, одобрительно кивнула.
— Я так и думала, — сказала она, — что ты скоро перерастешь своих старых любимцев, потому что появится новая любовь.
Новая любовь появилась не сама собой — ее привили. Александра Марковна не только подбирала книги — она устраивала их обсуждения. Раз в неделю самые активные читатели приходили в читальный зал и рассказывали, что понравилось, что — нет. Дневные разговоры с Жеффиком и ночные пересказы, как выяснилось, были неплохой школой ораторского искусства. «У тебя хорошо подвешен язык», — не раз говорили мне впоследствии. «А у тебя, Сережа, хороший язык — грамотный и точный», — заметила как-то Александра Марковна. Я стал одним из лидеров читательского клуба. В конце каждой нашей встречи Александра Марковна предлагала новые книги — она рассказывала о них достаточно подробно, чтобы заинтересовать, и не слишком детально, чтобы не оттолкнуть: «Я это уже слышал — зачем читать?».
Мы ходили в наш клуб не просто с охотой — с радостью. Но вскоре мне пришлось расстаться с детской библиотекой.
— Ты перерос нас, Сережа, — грустно заметила Александра Марковна. — У нас нет того, что тебе нужно. Здесь очень небольшой фонд — мы такая маленькая библиотека! Я уже давно подбираю для тебя книги во взрослом отделении. Они согласны тебя принять, хотя тебе только четырнадцать, а у них записывают с шестнадцати.
И еще она сказала, что поражена, как быстро я перешел от развлекательного чтения к серьезной литературе и что у меня очень сильная память — это и хорошо, и плохо. Хорошо, ибо прочитанное остается надолго, плохо, потому что я запоминаю и гениальное, и посредственное, даже дрянное, — значит, мне нельзя читать плохие книги, только великие. И что такого выдающегося читателя они, детская библиотека, не могут отпустить просто так — они торжественно проводят меня на ближайшем обсуждении.
Проводы и впрямь были торжественны. Какая-то девочка произнесла обо мне речь: книги я читаю быстро, страниц не вырываю и не пачкаю. Кто-то из мальчиков пожелал одолеть весь взрослый фонд (что-то около двухсот тысяч томов, как я потом узнал). Александра Марковна объявила, что детская библиотека нескоро забудет самого активного своего читателя — и можно только пожалеть, что их дружба была такой недолгой. Она, Александра Марковна, надеется: я буду появляться на книжных обсуждениях. Мне вручили — естественно, под аплодисменты — письменную благодарность за активное читательство и пространное, с характеристикой, ходатайство о зачислении во взрослую библиотеку № 1, находящуюся в Книжном переулке города Одессы.
Связь с лучшей библиотекой моей жизни была напрочь обрублена.
Взрослое книгохранилище меня разочаровало. Мои выдающиеся читательские способности никого не заинтересовали. Худая библиотекарша средних лет с кислым видом прочитала торжественное ходатайство, с сомнением меня оглядела и без энтузиазма поинтересовалась, чего я хочу. Я промямлил: надеюсь на ее советы, не скажет ли она сама, что мне взять. Нет, этого она не скажет — это скажет только каталог, вон те ящики. Можно выбрать две книги и держать их не больше двух недель, за просрочку — замечание, при повторной задержке — отчисление. Вот вам, мальчик, бумага — идите к каталогу и выписывайте нужную литературу.
Растерянный, я уныло уселся перед ящиками. Загвоздка была в том, что я и понятия не имел, какие книги мне нужны. В детской библиотеке каталогом была Александра Марковна, она безошибочно устанавливала, кому что брать. А здесь стоял сумрачный шкаф, его наполняли ящики, в каждом толпились безликие карточки — они олицетворяли неведомые произведения. Я искал хорошие романы и повести, а мне предлагали нечто, именуемое «нужной литературой»!