Иван просил Петра держать подозрения в тайне и присматриваться, когда и без того все было видно. Светлейший князь своим необузданным самовластием давно уже убедил Петра в полной справедливости слов Ивана Долгорукого.
Падение светлейшего князя готовилось с глубочайшей обдуманностью в тиши кабинета Остермана. Проявляя при встречах и беседах с Меншиковым раболепную преданность и выказывая себя исполнителем его воли, Остерман втайне делал все в полном согласии со своими намерениями. Он договорился с Долгорукими, чтобы разорвать предполагаемый брак Петра с дочерью Меншикова, и князь Алексей Григорьевич охотно согласился с этим, задумав свести Петра со своей дочерью. А Меншиков, хотя и был умен, но недостаточно проницателен: не умел распознавать ловких и хитрых людей. Доверился Остерману, более чем кому-либо, и не подозревал, что именно от него угрожала ему гибель. Ослепленный своими далеко идущими планами и уверовав в неизменность своего счастья, не видел сетей, ему расставленных, не понимал сокровенных целей Остермана и без всяких подозрений встречался с ним и с князем Алексеем Долгоруким, назначенным в помощь Остерману вторым гофмейстером и воспитателем Петра, будучи также воспитателем его сестры Натальи. Уважая добродетели его дяди, князя Якова Федоровича, помня любовь и дружбу отца его, князя Григория, бывшего долго послом в Варшаве при дворе короля Августа, светлейший князь покровительствовал Алексею, и, зная его посредственность, нисколько не считал опасным для себя, Но ошибался в нем, как и в Остермане.
Гроза, собиравшаяся над Меншиковым, на время затихла, чтобы вскоре разразиться еще сильнее и неотвратимее.
Глава четвертая
I
Облюбовав для своей спальни комнату в петергофском дворце, Петр и князь Иван вместе в ней спали, а бодрствуя, неразлучно проводили целые дни. Их всегда веселой и приятной гостьей была Елисавета, и они веселились вместе. А оставаясь одни, не засыпая почти до самого рассвета, играя друг с другом или задушевно беседуя, готовы были никогда не расставаться, и, держа что-то себе на уме, князь Иван говорил царственному другу:
– Как я завидую тебе, Петро, что у тебя такие отношения с Елисаветой. Мне бы на твоем месте оказаться, я бы… – и, посмеиваясь, отчаянно крутил головой.
– Да, ты вон какой большой, Иван, а я…
– Подрастешь – и ты станешь большой. А вот ежели теперь мне посодействуешь, чтоб я получше подружился с ней, то будет в самый прок. Что скажешь?
– Конечно, помогу, – обещал Петр другу, и, обнадеженный неминуемой амурной победой, Иван уже довольно потирал руки. – Завтра приедет, оставайся с ней, – сказал ему Петр для осуществления задуманного.
Он и сам вздыхал по тетке, даже сочинил в ее честь стихи, но, когда она уезжала, целиком отдавал себя другим, легко доступным удовольствиям, замысленным Иваном, и это уже входило у него в привычку.
Князь Иван был «добрый малый» в принятом смысле этого слова. Он перенял место и звание обер-камергера императора от сына Меншикова, был человеком бесхарактерным, недальнего ума, проводил частенько ночи в оргиях и приучал к этому Петра. Говорил, что ему, императору, не надобно учиться, его дело – охота и другие развлечения. И это было по душе Петру; ему уже наскучило иметь дело с тетрадками да книжками и слушать поучительные рассказы Остермана. Подошло все так, что и самому учителю нужно было заниматься более важными делами в его единоборстве с Меншиковым. Чем-то занят в Петергофе ученик, вот и хорошо. Для ради его увеселения можно сказать Наталье и Елисавете, чтобы они не только наведывались к нему в Петергоф, но и подольше оставались там, и они охотно соглашались.
Елисавета, слава богу, отрешилась от всех искателей ее руки. Шут с ними, с этими заморскими женихами. Заявила сватам, чтобы оставили ее в покое. Никуда и никогда из России она не поедет, а следовательно, ни за кого из иностранных претендентов замуж не пойдет, и своим решительным отказом вроде отвадила навязчивых женихов.
На отказ от замужества у нее были теперь весьма веские основания – ведь в добавление к богатому приданому каждый из женихов предполагал видеть в ней целомудренную девственницу, предназначенную именно для него, а ее в том самом Петергофе обабил какой-то матрос. Но об этом, конечно, никому не говорить. Сказать, что была в огорчении от случившегося, вздыхала и сожалела об утраченной девичьей чести, значило бы вроде как наговаривать на нее. Кому предъявлять честь-то? Перед кем виниться: сама себе хозяйка и госпожа. Вспоминая игру в горелки, она улыбалась и приятно жмурила глаза. И, пожалуй, единственно, чего было ей жаль, так это поспешного бегства того матроса. А жаль. Не отыщется он теперь – безымянный и неизвестный, а то можно было бы выхлопотать ему какой-нибудь придворный чин и держать подле своей персоны.
Может, снова объявится в Петергофе и повстречается? Надо быть там.
В Петергофском дворце все готово к встрече с дорогими гостями. Петр всегда рад был видеть сестру и Елисавету, но особенно радовался их приезду князь Иван. Что такое с ним произошло – Елисавете было на удивление. Рассыпался перед ней мелким бесом, старался предугадать ее малейшее желание, – никогда не видела его столь услужливым и за все это была ему очень признательна. Иван растолковывал такое как успешное начало задуманного. Можно, значит, рассчитывать на ее благосклонность, и он готов был мысленно перекреститься для ради полной удачи своего вожделения.
Все складывалось в его пользу. Петр и Наталья пошли смотреть пущенный большой фонтан, а Елисавета задержалась, рассматривая на подоконнике букет цветов. Князь Иван подошел к ней, будто бы тоже рассматривая букет из-за ее плеча, и как-то так произошло, что его рука сама собой потянулась и сквозь легкую ткань платья цепко захватила мягко-упругий комок ее груди. И задышал Иван напористо и горячо. Елисавета на мгновенье замерла на месте, а потом со всего размаха хлестнула князя своей девичьей благоуханной дланью по щеке, да тут же – по другой, и князь Иван только успевал поворачивать голову из стороны в сторону. Девичья рука, по виду нежная, оказалась тяжеловатой, будто налитой свинцом.
– Сделаем вид, будто ничего не произошло, и пойдет смотреть фонтан, – действительно, как ни в чем не бывало, сказала Елисавета и даже улыбнулась, взяв Ивана под руку, чтобы идти к фонтанам.
«Сдается», – мелькнула у Ивана мысль, и, в подтверждение этой догадки он впился губами в губы Елисаветы, стараясь поцелуем перехватить ее дыхание. Елисавета рванулась от него и уже не хлесткими пощечинами, а крепко сжатым кулаком, словно с окаменевшей в нем силой, ударила неугомонного галана по скуле.
«Черт… Синяк будет…», – досадливо поморщился Иван, все еще не оставляя надежды добиться своего, но в комнату опрометью ворвались Петр и Наталья.
– Меншиков приехал, – тревожно сообщили они. – Давайте спрячемся, в окошко выпрыгнем. Он войдет сюда, а мы…
Опрокинув кувшин с букетом цветов, Наталья, Петр и Елисавета перемахнули из дворцовой комнаты в парк. Не отставать же от них князю Ивану, и он, потирая рукой ушибленную скулу, – синяк, похоже, будет, – выпрыгнул тоже.
Отбежав в сторону, Елисавета сорвала с обочины листок подорожника и подала Ивану: дескать, приложи к скуле, и, глядя на него, смеялась.
«Чертовка!.. Все равно не ускользнешь от меня, настигну где ни то…», – мысленно пригрозил он, дав повод Елисавете рассмеяться еще больше.
А Петр с Натальей думали, что всегда веселой их подружке потому так весело, что они ловко провели противного Меншикова: войдет он в комнату, а их там нет. И тоже засмеялись.