— Пусть Бог то и то со мною сделает, если я тут еще хоть раз трону пергамент или табличку.
Ахия набожно добавил:
— Аминь!
— Да простят господа писцы мою дерзость, — сказал я, — но осмелюсь возразить: утомился и изгваздался я не меньше вашего, добавьте к сему заботы о двух женах и наложнице, коих мне надо ублажать, однако, когда речь идет о службе мудрейшему из царей Соломону, мне неведомы ни усталость, ни уныние, поэтому с вашего милостивого позволения я вернусь сюда завтра, прихватив двух рабов, сведущих в грамоте и умеющих разбирать различные письмена.
Ахия пробормотал:
— Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет.
А Елихореф добавил:
— Только не слишком затягивай поиски, Ефан, ибо вскоре, может статься, выселят нас отсюда под открытое небо и сделаются все эти царские архивы добычей птиц, мышей да красных мурашей.
Я вернулся в дом No54 по переулку Царицы Савской, где Лилит выкупала и помассировала меня, а Есфирь разделила со мною скромную трапезу из хлеба, маслин и лука.
— Опять куда-то собрался? — спросила она.
— К сожалению, придется навестить Иоава, бывшего при Давиде главным военачальником; надо порасспросить его насчет кончины царя Саула; правда ли, что Давид велел убить Ионафана, с которым заключил союз.
Есфирь прижала руку к сердцу.
— Тебя, как всегда, соблазняет Истина, дочь Судьбы, и ты не можешь удержаться от искушения.
— Грудь очень болит? — подавленно спросил я. — Неужели ничем нельзя помочь?
Она качнула головой.
Я вышел на улицу, миновал южные ворота, сады за городской стеной и добрался до дома, сложенного из разномастного кирпича. У дверей стоял фелефей, который, опустив копье, сказал:
— На торговца вразнос ты не похож, ибо у тебя нет лотка, на крестьянина, который продает по домам овощи, яйца или виноград, — тоже. Стало быть, говори, кто таков, да не ври, поскольку военачальник Ванея приставил меня следить за этим домом и глаз с него не спускать.
— Благослови тебя Господь, — ответил я, — вижу, малый ты смекалистый и сразу сообразил, что я не лоточник, торгующий вразнос, и не крестьянин, продающий съестное, однако ставлю пять шекелей против одного — не угадаешь, кто я.
— Идет! — ухмыльнулся фелефей. — Ты Ефан, сын Гошайи, редактор — или как там у вас это называется? — Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. Господин Ванея приказал впустить тебя, если будешь настаивать, но обратно не выпускать.
Я отдал фелефею пять монет и хотел было повернуться, чтобы поскорее унести отсюда ноги, однако внутренний голос шепнул мне: раз уж сунул голову в петлю, то пусть хоть повесят не зря.
Войдя в дом, я увидел дряхлого старика с гноящимися глазами, который забился в самый темный угол; руки у него тряслись, борода свалялась, голова была покрыта коростой.
— Ты и есть Иоав, — спросил я, — бывший главный военачальник?
Старик едва заметно шевельнулся и проговорил:
—Да. Я уставился на него, не веря собственным глазам: неужели передо мною тот легендарный герой, который некогда взял штурмом Иерусалим, считавшийся столь неприступным, что его могли якобы защитить хромые и слепые, который покорил Сирию, Моав, Аммон и Амалик, царей филистимских и сервского царя Адраазара, который убил Авенира, начальствовавшего над войском при царе Сауле, и Авессалома, сына Давидова?
Иоав жалобно спросил:
— Тебя послал Ванея, чтобы мучить меня? Он совсем скорчился и захныкал, как больной ребенок.
— Я Ефан, сын Гошайи, — ответил я, — писатель и историк; пришел сам по себе, чтобы задать несколько вопросов насчет дел, которые мне не вполне ясны.