Письмо молодому другу
Вот и старость пришла,
а где же мудрость?
Однажды я заметил, что заболеваю неизлечимой болезнью. Эта болезнь называется старостью. Ее ужасные симптомы — накопление жизненного опыта, который откладывается в сознании, как известь на стенках артерий.
Старость подкрадывалась ко мне со свойственным ей коварством: с любимыми детьми и прелестными внуками, с уважением окружающих и склерозом сосудов, с чрезвычайно разросшимся прошлым и сжавшимся в маленький комочек будущим.
Оно уютно свернулось передо мной, мое крохотное будущее, поблескивая лысиной, пенсией, вставными зубами, пузырьками с лекарствами и жизненным опытом. И уже не сладостное предчувствие неведомой и загадочной Истины изредка касалось меня своим прохладным крылом, как бывало в юности, а надежные азбучные истины окружали меня подобно подушкам, и мне хотелось умять их под себя, чтобы было еще удобнее и покойней: одну азбучную истину положить под локоток, другую — под спину, третью — под зад, и лежать на своих умятых истинах, жирея и хрюкая от своей старческой мудрости и поучая юношей, как им следует жить на свете.
И юноши пришли ко мне. Ты хорошо помнишь то время. Всем вам было по восемнадцать лет. Дерзость и робость боролись в ваших душах; вы были истерзаны грандиозной бесцельностью мироздания и своим величием, которого никто не замечает, и своим ничтожеством, на которое указывают пальцами все те, кто уже отрастил себе бороду или брюхо. Вы искали утешения в кино и футболе, в книгах и спорах, и сладостное предчувствие Истины изредка касалось вас своим прохладным крылом.
Ты сказал мне тогда:
— Я знаю, что один человек — это только песчинка на берегу или капля в океане. Но я не чувствую себя ни песчинкой, ни каплей, а чувствую, что ни на кого не похож, никем не заменим, что я исключительный и единственный во всех временах и пространствах.
Другой сказал мне:
— Сейчас, когда я ехал к вам, я встретил в автобусе деву гику. Она не красива, не умна, не мила и не обращала на меня внимания. Но я полюбил ее на всю жизнь, и это, конечно, чудо, которое невозможно объяснить. А мне говорят, что чудес не бывает.
Третий сказал:
— Неверно, будто дважды два всегда четыре. Я не могу этого доказать, но всей силой своей души чувствую, что это неверно.
Вы так искренне и щедро делились со мной своей божественной неопытностью, доверчивостью и наивностью, что вдруг случилось чудо и, вопреки своему жизненному опыту и азбучным истинам, я понял, что все мы действительно исключительны и незаменимы во- всех временах и пространствах, что чудеса поджидают нас на каждом шагу — и в трамвае, и в aвтoбусе, и за поворотом улицы, — и что дважды два не всегда четыре.
С тех пор я преодолел в себе соблазн учительства, потому что в каждом поучении скрыто чувство превосходства учителя над учеником, а я вовсе не чувствую превосходства своей надменной и уверенной старости над твоей робкой и тревожной юностью.
Поэтому я хочу, чтобы всё, что я пишу, ты воспринимал не как поучения уверенного в себе писателя, а только как наблюдения неуверенного попутчика, который приближается вместе с тобой к городу моего вымысла.
Город моего вымысла похож, на всякий город: есть в нем заводы и кинотеатры, сады и бани, стадионы и магазины, особняки и общежития. Живут там парни и девушки, ученые и милиционеры, умные и глупые, красавицы и дурнушки. Некоторых из них я хорошо знаю, хотя не хотел бы их знать. Других не знаю, хотя хотел бы узнать. Одних я часто встречал, но никогда не желал их встретить. Других никогда не встречал, но всегда желал их встретить. А есть и такие, которых я не встречал, а ты встречал. А есть и такие, которых ни я не встречал, ни ты не встречал, — их я попросту выдумал. Короче говоря, город как город, только… чудеса там на каждом шагу.
Чудеса там растут на деревьях, как листья. Они висят на вешалках, как шляпы. Они таятся за каждой дверью, за каждым окошком, за каждым «здравствуйте» и «до свиданья ».
Ты, пожалуй, не поверишь, что все маловероятные истории, о которых я расскажу в этой маленькой книжке, случились на самом деле. Ну что ж! Я и сам в это не очень верю. Я уже давно заметил, что если ничего не привру, то даже самая истинная правда почему-то получается у меня как выдумка. А если слегка привру, так даже явная выдумка становится похожей на правду. А кроме того, мне столько всякого пришлось за свою жизнь увидеть, столько услышать, столько самому рассказывать, что где уж тут разобраться, что я сам видел, а что другие видели, и что я видел такого, чего не хотел бы видеть, а чего не видел, что хотел бы увидеть; и что было такого, чего не могло быть, а чего не было, что должно бы быть!..