— Я знала, что так будет! — сказала она и повторила: — Я знала!
И по всему было видно, что она очень довольна.
Существуют времена года и события, которые устраивают любого человека; мало что было по вкусу безумцу Ниву, но тут ему подвернулся Алверик со своим сумасшедшим путешествием в Страну Эльфов, и бедняга неожиданно нашел себе занятие по душе.
И, проговорив с Вэндом допоздна, жители Эрла услышали множество историй о долгих переходах и о сотнях стоянок, — то была настоящая сага о бесплодных скитаниях Алверика, который, точно призрак, год за годом обшаривал горизонты Земли. Порой сквозь печаль Вэнда, причина которой коренилась все в тех же впустую потраченных годах, вдруг проглядывала улыбка — это пастух вспоминал какое-нибудь дурацкое происшествие, случившееся на ночлеге. Но обо всем этом он рассказывал как человек, утративший надежду, а о таких вещах не годится повествовать ни с сомнением, ни с улыбкой. О подобном путешествии должен рассказывать только тот, кого продолжают сжигать изнутри безумная отвага и величие головоломного предприятия, так что и полоумный Нив, и лунатик Зенд — оба могли бы сообщить нам о странствиях Алверика такие подробности, от которых наши ум и душа исполнились бы благоговения пред целями и самим духом этого удивительного и дерзкого похода. Но повесть, составленная из голых фактов и язвительных насмешек охладевшего к странствиям человека, которого больше не манят надеждой пустынные горизонты, был на это, конечно же, не способен.
На небе уже вспыхнули звезды, а Вэнд все говорил и говорил, но один за другим жители селения стали расходиться по домам, ибо никому из них не хотелось слушать о безнадежном предприятии. Будь на месте пастуха человек, который все еще верил в то, что вело экспедицию Алверика, и звезды успели бы потускнеть и погаснуть прежде, чем хоть один из слушателей ушел спать, и прежде, чем селяне оставили бы утомленного рассказчика в покое, небеса успели бы посветлеть настолько, что в конце концов кто-нибудь наверняка воскликнул бы: «Ба! Да ведь уже утро!..»
Но до тех пор никто бы не ушел.
А на следующее утро Вэнд вернулся к своим овцам на верхнее пастбище, и с тех пор никогда не участвовал ни в каких романтических странствиях.
На протяжении всей той весны жители Эрла хоть изредка, но все же заговаривали об Алверике, о том, чем кончится его путешествие, и вспоминали Лиразель, гадая, куда она могла деваться и почему. И когда они не могли найти подходящего ответа на свои вопросы, то выдумывали какую-нибудь красивую сказку, которая все объясняла, и эти сказки переходили из уст в уста до тех пор, пока сами же обитатели долины не начинали в них верить. Когда же весна прошла, жители Эрла вовсе позабыли Алверика и присягнули Ориону.
А потом, одним теплым и светлым вечером, когда Орион ждал конца лета, всем сердцем устремляясь в морозные дни поздней осени и мечтая о том, как будет охотиться среди холмов со своими собаками, в Эрл неожиданно вернулся Рэннок, отвергнутый любовник. Он пришел тем же путем, что и Вэнд, и так же, как пастух, вступил в долину с северной стороны. И это действительно был Рэннок, чье сердце наконец-то стало свободно и чья меланхолия улетучилась; Рэннок, переставший скорбеть попусту; Рэннок беспечный, беззаботный и довольный; Рэннок, переставший вздыхать и стремящийся только к одному — к отдыху после долгих странствий. И ничто, кроме этого, не могло заставить Вирию, девушку, чьей благосклонности он когда-то добивался, пожелать его, и все закончилось тем, что она вышла за него замуж, и счастливый Рэннок и думать забыл о каких-то там фантастических путешествиях.
После этого случая многие жители селения взяли себе в привычку смотреть по вечерам в сторону возвышенностей, и часто они смотрели до тех пор, пока долгие летние дни не подходили к концу и волшебный ночной ветер не начинал поигрывать трепещущей листвой. Некоторые заглядывали еще дальше, за гребни крутобоких холмов, но ни тем, ни другим так и не удалось увидеть никого из последователей Алверика, кто возвратился бы домой тем же путем, что Вэнд и Рэннок. И к тому времени, когда каждый листок на деревьях превратился в маленькое багряно-золотое чудо, люди в поселке больше не говорили об Алверике, а подчинялись его сыну Ориону.
Как-то осенью, пробудившись очень рано и сняв со стены рог и лук со стрелами, Орион вышел к своим гончим, которые немало удивились, заслышав шаги хозяина еще до света. Но даже во сне они узнали его легкую поступь и тут же проснулись, шумно его приветствуя. А Орион спустил их с поводков и, слегка успокоив свору, повел за собой, и вскоре они оказались в холмах, что были по-осеннему молчаливы и величественны, в час, когда большинство людей еще спит, и олени-самцы свободно пасутся на росистой траве. Сквозь сырое, первобытное утро мчались по отлогим склонам Орион и его верные псы, и одна и та же буйная радость вскипала в их сердцах. И когда Ориону случалось пересекать лощины, где до поздней осени цветет тимьян, он с наслаждением вдыхал его густой пьяный аромат, идущий словно от самой земли; что же касалось псов, то их чуткие носы старательно ловили самые разнообразные и удивительные запахи просыпающихся холмов. Орион мог только раздумывать да строить догадки, какие дикие существа встречались здесь друг с дружкой в ночной темноте, какие твари пересекали спящие холмы, торопясь по своим делам, и куда они подевались утром, когда свет стал ярче, а вместе с ним возросла опасность появления человека; его же гончие знали это совершенно точно. И некоторые запахи, что остались на траве, они просто принимали к сведению, а от некоторых отворачивались с презрением, и только один след они искали напрасно — след стада благородных оленей, которые этим утром почему-то не поднялись на холмы.