Опишу, как он молча глотает предложенный мною бэш в воротах этого невероятного города, выпрямляет свою огромную длинную худую спину и начинает рассказ.
Будто бы одним ясным утром сто лет назад, в Тонг-Тонг-Тарруп снизу, из мира людей поднялся посетитель. Он уже пересек снежную полосу и занес ногу над ступенью лестницы, что спускается от скал Тонг-Тонг-Таррупа, когда его увидал рослый привратник. И так мучительно гость карабкался по этим пологим ступенькам, что привередливому стражнику пришлось поломать голову, принес или не принес чужестранец ему бэш, наркотик, который придает значение звездам и вроде бы объясняет сумерки. И в итоге выяснилось, что бэша нет ни щепотки, и незнакомцу нечего предложить ворчливому привратнику, кроме своей истории.
Звали незнакомца, кажется, Джеральд Джоунз, и жил он всегда в Лондоне; но однажды, ребенком, он побывал в Северных Вересках. Это было так давно, что он не помнил, как и зачем, но так или иначе, он очутился один в вересковых зарослях, и вереск был весь в цвету. И ничего больше не было видно — только вереск, только камыш да папоротник, вот разве что, там, вдали, ближе к закату, на расплывчатых холмах, смутно проступали заплатки, похожие на поля, возделанные человеком. Вечерело, и туман сполз и спрятал холмы, а он все шел через вересковые заросли. И вот он дошел до долины, крошечной долины посреди вересковой пустоши, и склоны ее были удивительно крутыми. Он лег и стал глядеть на эту долину сквозь корни вереска. И далеко-далеко под ним, в саду, у домика, окруженная мальвами выше своего роста, старая женщина сидела на деревянной скамейке и пела вечернюю песню. И путник был очарован этой песней, и припоминал ее впоследствии, уже в Лондоне, и когда бы она ни звучала в его голове, она рождала мысль о вечерах, каких в Лондоне не бывает, — и он снова ощущал ласковый ветерок, лениво пролетающий по вереску, слышал деловитых шмелей, и забывал шум машин. И слушая разговоры людей о Времени, он всегда жалел, что Время поглотило эту песню. Впоследствии однажды он снова отправился в те Северные Верески, и нашел ту крошечную долину, но в саду не было старой женщины, и никто не пел песню. И то ли тоска по песне, которую спела старая женщина однажды летним вечером двадцать лет назад, день за днем снедавшая его разум, то ли та утомительная работа, которой он занимался в Лондоне (а он работал в одной крупной компании, совершенно бесполезной), но он очень рано состарился, как это бывает с городскими жителями. И в конце концов, когда меланхолия стала приносить только сожаление, а бессмысленность его работы усугубилась, он решил проконсультироваться с волшебником. Отправился он к волшебнику, и поведал ему о своих горестях, а именно, рассказал, как слышал ту самую песню. «А теперь, — сказал он, — нет ее в целом мире нигде».
«Конечно, ее нет нигде в мире, — сказал волшебник, — но за краем мира вы легко ее отыщете». И он объяснил тому человеку, что тот страдает от течения времени и рекомендовал ему провести день на краю мира. Джоунз спросил, в какую часть на краю мира ему следует отправиться, а волшебник слыхал благожелательные отзывы о Тонг-Тонг-Таррупе, поэтому Джоунз заплатил волшебнику, как обычно, опалами, и немедленно отправился в путешествие. Дороги в тот город извилисты; он взял билет на вокзале Виктория, а билет продавали только доверенным лицам; он проехал Блет; он поехал вдоль Холмов Неол-Хунгар и приблизился к Гэп-оф-Пой. Все это находилось в той части мира, что всем хорошо известна; но за Гэп-оф-Пой, в тех обычных степях, очень похожих на Сассекс, можно впервые повстречаться с невероятным. Гряду обыкновенных серых холмов, Холмов Сниг, можно увидеть со степных окраин из Гэп-оф-Пой; именно здесь начинается невероятное, вначале не повсеместное, но по мере подъема на холмы происходящее все чаще и чаще. Скажем, спускаясь однажды к степи Пой, первое, что я увидел, были обыкновенные пастухи, наблюдавшие за отарой обыкновенных овец. Я глядел на них, и некоторое время ничего такого не происходило, как вдруг, без единого слова, одна из овец подошла к пастуху, одолжила у него трубку и покурила — событие это потрясло меня невероятно; потом, правда, на Холмах Сниг я встретил честного политика… Вот по этим степям брел Джоунз, брел через Холмы Сниг, пока не пришел к длинному отрогу за холмами, что вел вверх на край мира, и где, как гласят все путеводители, может случиться всякое. У подножия этого склона повсюду можно встретить явления, которые мыслимы и в знакомых нам местах; но вскоре все это исчезает, и путешественнику не остается ничего, кроме как наблюдать сказочных зверей, ощипывающих цветы, поразительные, как они сами, и камни столь причудливой формы, что в них ясно прочитывается значение, слишком потрясающее, чтобы оказаться просто случайностью. И даже деревья были шокирующе незнакомыми, им так многое надо было поведать, что они наклонялись друг к другу в разговоре, выстреливали гротескными суждениями и хитро глядели на собеседника. Джоунз видел, как две пихты дрались между собой. Воздействие этих сцен на его нервы было очень серьезным; но, не смотря ни на что, он продолжал свой путь наверх, и очень обрадовался, увидев примулу, единственную знакомицу, встреченную за многие часы, но она вдруг свистнула и ускакала прочь. Он видел единорогов в их тайном доле. Поздно ночью нечто зловещее прокралось на небо, и там засветили не только звезды, но большие и малые луны, и он слышал, как громыхают во тьме драконы.