— Понятия не имею. Неужели ты можешь пойти и повидаться с ним сегодня вечером, патера? Это было бы великолепно! Майтера Мята должна знать.
Шелк кивнул:
— Ты сказала, что она в мантейоне и ждет, когда огонь догорит. Сходи и спроси ее, пожалуйста, когда будешь помогать ей чистить алтарь. Я поговорю с тобой через несколько минут.
* * *
Глядевшая на них из окна киновии, майтера Роза удовлетворенно хмыкнула, когда они разделились. Опасность была совершенно реальной, сколько бы майтера и патера не обманывали себя — она могла сделать ему кое-что мерзкое, а он мог поступить с ней несравнимо хуже. Целомудренная Ехидна ненавидела дела такого рода, ослепляя всех, кто поддался искушению, как ослепила ее. Временами майтера Роза, стоя на коленях перед изображением ее дочери, Сциллы, чувствовала, что она сама Ехидна, Мать Богов и Императрица Витка.
Ударь, Ехидна. О, ударь!
* * *
Было уже достаточно темно, и Шелк, не желая удариться о дверь, зажег неясный свет в одном из уголков своей спальни, комнате над кухней, бывшей кладовке, которую старый патера Щука очистил для него после приезда. (Шелк был не в состоянии заставить себя перенести свои вещи в более удобную комнату Щуки и выбросить или сжечь выцветшие портреты родителей старика и его потрепанную, слишком маленькую одежду.) При слабом свете Шелк переоделся в сутану похуже. Воротник и манжеты были съемные, чтобы их можно было легче и более часто стирать. Он снял их и оставил в ящике рядом со своим единственным запасным комплектом.
Что еще? Он поглядел в зеркало; нужно чем-то прикрыть непокорные золотистые волосы. У него есть широкая соломенная шляпа, которую он надевал сегодня утром, когда крыл дранкой крышу, и черная скуфейка с голубой отделкой, которую патера Щука носил в самые холодные дни. Шелк решил надеть обе; широкая шляпа отбросит сильную тень на его лицо, но ветер может ее сдуть. Скуфейка великолепно подходит, если надеть ее под шляпу, и еще немного скроет лицо. Неужели именно это чувствуют люди, вроде Гагарки? Когда готовятся к грабежу?
Майтера Мрамор сообщила, что майтера Мята назвала полдюжины мест, в которых может появиться Гагарка; все они были в Орилле, самой худшей части четверти. Его могут ограбить или даже убить, хотя он не собирался сопротивляться. Только бы Кровь не увидел его…
Шелк пожал плечами. Дом Крови должен стоять где-то на Палатине; Шелк не мог представить себе, что человек, ездящий в личном поплавке, может жить где-то еще. После наступления темноты Палатин наводняют гвардейцы: пешие, конные и в бронированных поплавках. В этой четверти каждую ночь банды взломщиков вламываются в дома, но не там. Там это невозможно.
Тем не менее необходимо это сделать — и именно сегодня ночью; и он не мог придумать что-нибудь другое.
Он покрутил пальцами четки, потом убрал их в карман, снял серебряную цепь и полый крест Паса, почтительно положил их перед триптихом, завернул в два чистых листа бумаги и убрал в маленький потрепанный пенал, которым пользовался в схоле; пенал он спрятал в большом внутреннем кармане сутаны. Ему может понадобиться оружие; и почти наверняка понадобится какое-нибудь орудие для взлома.
Он спустился в кухню. Что-то слабо зашевелилось в вонючем ведре для отходов, стоявшем в углу: крыса, несомненно. Шелк напомнил себе, не в первый раз, что должен попросить Рога поймать змею, которую можно приручить.
Скрипнув кухонной дверью, он опять вышел в сад. Уже было почти темно, и не будет видно ни зги, когда он доберется до Ориллы, в восьми улицах отсюда. Послеполуденный дождь прибил пыль, и воздух, более холодный, чем последние несколько месяцев, был чист и свеж; возможно, наконец-то наступит осень. «Я должен быть усталым», — сказал себе Шелк, но тем не менее не чувствовал усталости, открывая боковую дверь мантейона. Неужели Внешний действительно хочет этого? Чтобы он бросился в битву? Если так, его служение действительно радость!
Огонь на алтаре погас, мантейон освещали только серебряное свечение Священного Окна и скрытое пламя масляной лампы из синего стекла, стоявшей между ног Ехидны, — лампы майтеры Роза, в которой горело дорогое пахучее масло, чей аромат разворошил его память.
Хлопнув в ладоши, он зажег последние еще работающие огоньки и стал шарить в тенях в поисках топорика с длинной рукояткой и узким лезвием, которым он раскалывал черепицу и вбивал кровельные гвозди. Найдя его, он проверил кромку (которую так старательно точил сегодня утром) и заткнул рукоятку за пояс.