Нитц невозмутимо ответил:
— Если святой отец сомневается в моих словах, я рад буду проводить его к логову твари, где он и увидит все, что я от нее оставил.
— И увижу, — кивнул отец Шайцен, — когда мы туда поедем за золотом. — И он вперил в молодого человека пристальный взгляд. — Назови мне уважительную причину, помешавшую тебе привезти клад!
— Это золото дьявола, святой отче. Нужен особый ритуал, чтобы человек, стремящийся к святости, мог его невозбранно коснуться.
Отец Шайцен несколько напрягся. Нитц страшным усилием подавил ухмылку.
— А чем ты объяснишь отсутствие твоей спутницы и оружия?
— Этот греховный мир — опасное место для женщин, святой отче. Даже для шрамолицых сестер. Что же касается Вольфрайца… — Он передернул плечами. — Я счел за лучшее оставить это языческое оружие там, где оно сейчас пребывает, — в черепе дракона.
Отец Шайцен кивнул. Еще немного — и Нитц сможет вздохнуть с облегчением.
— Ну а запах? — последовал очередной вопрос.
— Дым, святой отче. Глотка этой твари исторгала адскую вонь.
— Да уж.
Отец Шайцен улыбнулся. В самый первый раз за все время, что Нитц его знал. Улыбка была угрюмая и неприятная.
— Правду сказать, я не слишком верил в твое возвращение, юноша. — Повернувшись, он ушел на другую сторону алтаря, обходя кровавый трофей. — А посему мне очень не хотелось вынимать это из святого хранилища, где ему следовало бы пребывать до тех пор, пока последний язычник не исчезнет с лика земли. — Он наклонился и поднял нечто тяжелое. — Но что хорошего в убийце, который не убивает?
И Нитц затаил дыхание, потому что на скудный церковный свет явилась сама Фраумвильт. И если драконий шип переливался и сиял в этом свете, великая булава столь же энергично впитывала и глушила его. Ее металл был темно-серым до черноты. Свет поглощало все — и обтянутая кожей рукоять, и длинное толстое древко. Радуга меркла, свет исчезал — пока Фраумвильт не осталась одна, точно ревнивая актриса, не желающая делить сцену с кем-то еще. Ее шипастая, навеки пропитанная кровью голова улыбалась так зловеще, как отцу Шайцену даже и не снилось.
— А ты, Нитц, убивец, — подходя к юноше, сказал священник. — Божественный Убивец, точно такой, каким был твой отец.
Он продолжал улыбаться. Кажется, он пытался изобразить сочувствие, но получалось еще страшнее прежнего. Уложив булаву на ладони, он протянул ее Нитцу.
— Отец гордился бы тобой.
— Ты сказал, святой отче.
— Так говорим мы все, — докончил священник.
Монеты позванивали под вечереющим небом, строго по счету укладываясь в деревянный сундук. Нитц следил за ними с особенным тщанием, подмечая любую щербинку, любой изъян в золоте и внимательно слушая монотонный голос торговца оружием, чьи пухлые руки роняли и роняли монеты. Торговец отсчитывал их с охотой, которую в людях его профессии встретишь не часто.
— Сто девяносто восемь, — произносил он, — сто девяносто девять. Двести! — Последнюю монетку он уронил с таким видом, словно навеки попрощался с любимой. — Две сотни золотых Божьих невест.
— Богу золото без надобности, — сказал Нитц, бережно закрывая сундук.
— Ему теперь, похоже, и оружие тоже без надобности. — Торговец оглянулся в сторону своей повозки, где его немытые помощники пеленали великую булаву в кожу и укладывали в расписной сундучок. — Хотелось бы, однако, поинтересоваться: что Всевышний намерен делать в отсутствие прославленной Фраумвильт?
— Больше добрых дел, чем ты — в ее присутствии. Надеюсь, по крайней мере, — произнес Нитц.
— Что до меня, — сказал торговец, — то я полагаю отвезти ее в Святую землю, где священники заплатят двойную цену, лишь бы она вернулась к сражениям.
Нитц кивнул ему и, крякнув от напряжения, поднял сундук.
— Скажи им, что снял ее с мертвого тела. Если станешь рассказывать, каким образом она к тебе в действительности попала, ничем хорошим это не кончится. Ни для кого.
Торговец кивнул.
— Так мы все говорим.
— Вот именно.
Подъем на холм под звук колес повозки торговца, двигавшейся сзади, оказался легче, чем ожидал Нитц. Сундук весил немало, но молодой человек вполне с ним справлялся. Он одолеет кряж, потом спустится в долину…
И все же, ставя сундук на землю возле большой красной чешуйчатой лапы, Нитц вздохнул с искренним облегчением.
— Вот, держи, — сказал он, отряхиваясь от пыли. — Две сотни монет, как договаривались. — И он поднял взгляд вверх, где мерцали расплавленным золотом драконьи глаза. — Теперь твой черед держать слово. Выплюнь ее!