Он завертел головой туда и сюда, говоря себе с мрачной обреченностью: «Так вот, значит, как это бывает».
И трясущейся рукой приставил пистолетик к виску.
— Да здравствует революция! — выкрикнул он напоследок и сморщился.
«Что за пошлость! Умирать с затертым лозунгом на устах».
Его палец уже коснулся спускового крючка… и тут замер. Из кустов вывалился дракончик. Величиной с новорожденного барашка. И точно так же неустойчиво стоявший на лапках.
— Гевальт!..
Дракон издал звук — нечто среднее между криком чайки и шипением — и заковылял прямо к Бронштейну. Тот невольно попятился. Только что вылупившийся младенчик был тем не менее страшен. Грубая шкура, несоразмерные перепончатые крылья. Ростом он был Бронштейну по колено. Глаза его отливали золотом, как у взрослого, их лишь слегка туманила еще не просохшая жидкость, от которой шкура дракона даже в лесных потемках ярко блестела. Бронштейн невольно задумался, изменится ли цвет его глаз. Он слышал, что у царевых драконов глаза были непроглядно-черными. С другой стороны, тот, кто ему об этом рассказал, мог и приврать для пущего страха. Жутким зубам, которые и придавали взрослым драконам их мрачно-угрожающий вид, еще предстояло вырасти, но «яичный зуб», венчавший клювик дракончика, тоже выглядел достаточно острым — понадобится, так и убьет. А когти, царапавшие лесную подстилку, даже и сейчас легко могли бы выпотрошить корову.
Тут Бронштейн припомнил совет Ленина.
«Драконы уважают лишь силу. С момента вылупления ты должен стать для них могущественным вожаком».
Поэтому он торопливо сунул в карман пистолет, который до сих пор так и держал прижатым к виску, и, шагнув вперед, опустил обе руки на влажную шкурку дракончика.
— Лежать, тварь, — сказал он твердым голосом и надавил.
Дракончик шлепнулся на бок и жалобно запищал. Бронштейн набрал пригоршню палых листьев и принялся обтирать малыша от слизи рождения.
— Лежать, тварь! — повторял он без конца. — Да тихо ты, чудище!
Дракончики один за другим выходили к нему из кустарника, привлеченные звуками человеческой речи.
«А что, если все эти месяцы они слышали меня сквозь скорлупу?» — подумал Бронштейн.
Зря или не зря происходили те монологи, а только он теперь о них отнюдь не жалел.
— Лежать! — велел он новым драконам, и те тотчас послушались.
Оттирая слизь, он видел, как проявлялся на шкурках будущий цвет. Его драконы были красными вместо черных.
«Красные, как пламя. Как кровь».
Некоторым образом это утешало его.
Безумный монах слышал разговоры о драконах. Люди все время болтали о них, но в последнее время тональность несколько изменилось, а он такие вещи всегда очень чутко улавливал.
Ходили смутные слухи о каком-то красном ужасе, что было несколько странно, ведь царские драконы были все черные. Он попытался нажать на своих информантов: судомойку, чистильщика ботинок, подростка, который выгуливал царских собак и спал с ними в конуре, — но ничего более определенного так и не добился.
Красный ужас. Иначе говоря, красный террор. Он пытался понять, что это значило. Тут могло быть и совсем ничего, и очень многое. Быть может, даже не связанное с драконами и покушениями на убийство. Дворец по самой своей природе естественная среда для заговоров. Он ими просто смердит, как плошка еды, забытая на столе и со временем завонявшая.
Но если заговор существует, он уже должен был бы пронюхать о нем. Более того — прибрать к рукам. И использовать в своих собственных целях.
— Разузнай мне побольше про этот, как его, красный террор, — шепнул он судомойке, тощей пигалице с кривым носом. — Тогда поговорим и о свадебке.
То, что сам он был уже женат, не имело никакого значения. Он просто собирался найти ей жениха, и она это знала.
— Разузнай мне побольше про красный террор, — сказал он чистильщику ботинок, — и я устрою так, чтобы тебя сделали ливрейным лакеем.
Тут он кривил душой. У мальчишки и для нынешней-то работы едва хватало мозгов. Ну что ж, он всегда сможет ему сказать: пытался, но не удалось.
Что касается псаря, ему он не стал вообще ничего говорить. Как внушала мать-старушка: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь». Подросток-псарь имел обыкновение разговаривать во сне. При этом он подергивался и скреб руками и ногами, как его четвероногие подопечные, когда им что-нибудь снилось. Это привлекало внимание, и речи псаря могли быть услышаны.