Фаррелл потер голыми ногами одна об одну, чувствуя себя крайне некомфортно. Спокойно ли он относится к этому? Пожалуй…да. Он давно примирился с тем, что происходило на встречах, потому что искренне верил в миссию Маркуса – защищать мир от зла. Но на то, чтобы принять это, как что-то правильное и хорошее, у него ушло три года. А для Адама не прошло еще и двух дней.
- Ты скоро привыкнешь к этому. – сказал он. – Я обещаю, привыкнешь.
- Но я не хочу привыкать видеть, как на моих глазах убивают людей, и не имеет значения, кто делает это или почему.
Фаррелл пытался оставаться спокойным, но мысль о том, что младший брат был таким впечатлительным и ранимым, сильно обеспокоила его. Это могло вызвать серьезные проблемы не только для Адама лично, но и для всей семьи Грейсонов.
- Я понимаю, что тебе не по себе. – сказал Фаррелл, заставляя себя говорить спокойно. – Я чувствовал практически то же самое после моей первой встречи. Но внимательно послушай, что я скажу. Ты слушаешь меня?
Адам повернул свое бледное лицо к Фарреллу.
- Да.
- Ты согласился. Когда Маркус дал тебе право выбора уйти или остаться, ты выбрал остаться. Ты подошел к точке, от которой нет возврата, и ты шагнул за нее, малыш.
Слабость была неприемлема. Слабые долго не выживали – ни в обществе, ни в мире в целом. Он ненавидел то, что отношение Адама ко всему происходящему вновь взбудоражило почти давно забывшиеся вопросы, кружившие в его голове, вопросы, которые так цепко таились в нем с момента посвящения. Кто такой Маркус Кинг? Кто он на самом деле? Откуда он прибыл? И как он может делать то, что делает? Возможно, он узнает правду, когда войдет во внутренний круг Маркуса. От этой мысли дрожь предвкушения пробежала по его позвоночнику.
- Всегда четко помни одно, Адам. Магия, которой обладает Маркус – во имя добра.
- Хороша магия, даже сказать нечего... Публичные казни... Предсказания... Боги смерти... – боль и сомнения на лице Адама сменила ярость. – Да ты слышишь себя, Фаррел? Брать закон в свои руки и просто размахивать магическим кинжалом, ну уж нет, - это вовсе не хорошо! Это мерзко и просто отвратительно! И эти страшные по своей сути поступки не делают его лучше и совсем, слышишь, совсем не оправдывают этого человека, который напыщенно стоял с уверенностью в собственной правоте на той сцене.
Фаррелл потер виски. Было слишком рано для подобных разговоров, и он чувствовал, что от похмелья ему стало еще хуже. Этот разговор пока не имел никакого смысла, но он должен был попытаться. Он не хотел, чтобы у младшего брата появились проблемы из-за того, что тот задает слишком много вопросов. Он сузил глаза и направил свою ярость на брата.
- Разговор окончен. Тебе нужно принять то, что ты дал свое обязующее согласие человеку, подарившему тебе это. – он так крепко сжал предплечье Адама, так что тот открыл рот от боли. И хотя там не было ни шрама, ни какой-либо отметины, Фаррелл помнил как чрезвычайно чувствительна была его рана в течении нескольких недель.
- Ты все испортишь для себя и всех нас, если не возьмешь себя в руки. Слышишь меня?
Лицо Адама сильно побледнело, его темные глаза сверкали как угольки.
- С меня довольно разговоров об этом.
- Сейчас ты можешь сердиться на меня, но я здесь, рядом с тобой, когда бы ни понадобился тебе. Я – твой брат. И всегда останусь им. Помни об этом, хорошо? А теперь заканчивай с этим актом болезни и отправляйся в школу, пока сюда не пришел отец, и не задал жару похлеще, чем я .
Фаррелл вышел из комнаты, чувствуя ярость и беспомощность, словно он только что сделал Адаму хуже, чем было до этого. Он шел по коридору, затем застыл, когда приблизился к закрытой двери в конце коридора. Секунда он секунду изучал ее, затем взялся за ручку. Она была не заперта. Парень толкнул дверь, открывая, и посмотрел внутрь, на старую спальню Коннора. Он нащупал на стене выключатель и включил его. Во рту сразу пересохло.
Именно Фаррелл нашел его лежащим на кровати. Сейчас она была застелена, простыни и одеяло в идеальном порядке и нетронуты. Год назад все было в крови. Помимо этого, комната выглядела также. Даже вещи Коннора для рисования, включая незаконченную картину маслом, стоявшую на пюпитре и смотревшую на сад на заднем дворе их поместья Форест Хилл, не тронули. Это была святыня перворожденного Грейсона. Идеальный сын. Талант, внешний вид, ум – тройная угроза. Таким был его старший брат. Он подошел к пюпитру и посмотрел на последнюю картину Коннора. Если и был у старшего сына Грейсонов недостаток, так это тщеславие. Его картины почти всегда были автопортретами. Коннор рисовал себя, как будто на заказ в стиле эпохи Возрождения, королем или богатым лордом.
Точеная линия подбородка, вычерченные губы, прямой нос и волосы такого же коричневато-черного оттенка, что и у Фаррелла – только Коннор носил длинные волосы, достававшие ему до плеч. Черные брови обрамляли ореховые глаза, хоть они и были созданы легкими мазками краски, казалось, ранили Фаррелла прямо в сердце.
- Скучаю по тебе, брат. – прошептал он. - Так сильно тебя не хватает.
- Я всегда думала, что это его лучшая работа. – голос сзади испугал Фаррелла, он обернулся и увидел как мать входит в комнату, ее взгляд был прикован к полотну. – Чем больше смотришь на него, тем больше он кажется живым, не правда ли?
Он был удивлен тем, что она заговорила с ним так, вместо привычных резких слов о том, как он посмел войти сюда, в ее святыню к потерянному первенцу.
- Он был талантливым. – сказал он. – Я знаю, он бы стал очень знаменитым художником.
Брови сошлись на мгновение, но она слегка тряхнула головой и холодная улыбка появилась на ее губах. Внимание оставалось на картине, будто она могла дотянуться и взъерошить волосы на лбу старшего сына.
- Год. Поверить не могу, что уже прошел целый год. Я чувствовала его глубокую печаль, после того как они разошлись с Маллори. Если бы я знала, что его сердце разбито настолько, я бы назначила встречу для него с моим терапевтом. Я могла бы удержать его от такого фатального поступка.
Поход к терапевту был обычным решением матери на любую эмоциональную неурядицу.
- Почему он не закончил ее? – спросил Фаррелл. За нарисованной фигурой не было фона, только белое полотно. Наброски карандаша показывали, что он собирался рисовать. Окно. Небо. Стену. Она нахмурилась.
- Что ты имеешь в виду?
Он уставился в нарисованные глаза брата.
- Коннор Грейсон, которого я знал, всегда заканчивал то, что начинал. И тот Коннор никогда бы сам не ушел из жизни. Он любил жизнь.
Она остро взглянула на него.
- Пока не перестал любить ее. Мы меняемся, также как меняются времена года. И он не был другим.
- Ты никогда не думала, что всему случившемуся может быть другое объяснение?
- Нет. – сказала она, показывая, что этим заканчивает их разговор. – Он был чувствительным художником, которому разбили сердце. Он выбрал отречение от жизни, когда впал в отчаяние. За этот год я приняла все, что случилось. Но ты все спрашиваешь об этом… - она слегка поджала губы. – и это слишком больно.
Чувство вины заполнило душу.
- Мне жаль, прости.
Он не очень хорошо ладил с матерью, но не хотел ранить ее. Он скрестил руки на голой груди и заставил себя увести тему от, того, что до сих пор было еще болезненным.
- Сегодня утром со мной разговаривал отец.
- Об Адаме?
Он кивнул утвердительно.
- Я пытался поговорить с ним. Он расстроен.
- Надеюсь, он быстро примирится с тем, что видел на встрече.
- Примирится. – сказал Фаррелл с уверенностью, которую совсем не ощущал.
- Хорошо.
Это был, по сути, самый длинный разговор с матерью за последний год. «Можно заносить в рекорд.» - подумал он
- Папа также сказал мне, вы хотите, чтобы я начал думать о своем будущем. – сказал он. – И я согласен. Я должен решить по поводу учебы. Либо я запишусь куда – то и буду посещать курсы, либо начну работать с ним.