Когда власть над римлянами перешла от Андроника-стар-шего к Андронику-младшему, прибыл в Византию из Италии человек, носивший одежду римлянина и называвший себя Варлаамом. Он хорошо знал догматическую ученость латинян, впрочем, отведал и светской учености эллинов, хотя и не в такой степени, в какой сам воображал, а отчасти и, как говорится, одним ногтем. Между тем он приобрел благоволение царя и, распространяясь в похвалах своему, стал порицать и унижать византийское государство, как чуждое, по его мнению, всякого образования, чтобы, браня других, лукаво и хитро приобресть себе славу в народе и заслужить похвалы от людей простых и неученых. Но вскоре оказалось, что это был обезьяна, и почти все византийцы начали открыто осуждать и осмеивать его; а как – это желающие могут узнать из моего разговора, который я написал по просьбе очень многих ученых людей, изложив в нем все обстоятельно. Он имеет такое заглавие: «Флорентиец, или О мудрости». <...> Но, потерпев неудачу в своих расчетах на первой дороге, этот Варлаам пошел другой дорогой для достижения той славы, которой не достиг там. Как скоро кто-либо в чем проговаривался, он тотчас торжественно начинал обличать, чтобы, выходя отсюда как из укрепленного пункта, произвести в Церкви раздоры и смуты и выставить латинские догматы как догматы здравые. Он следил и бесстыдно порицал жизнь монахов, называл их евхитами[703], омфалопсихами и тому подобными именами и обвинял в ереси мессалиан. «Я слышал, – говорил он. как хвастали они и на словах и на письме, что телесными очами видят естество Божие». Не в состоянии будучи сносить его речей, они поручили вступить в устную и письменную борьбу с ним и опровергнуть его положения некоему Паламе, человеку, более всех их искусному в слове. Борьба эта, в течение двух или трех лет с обеих сторон постоянно усиливаясь, достигла наконец больших размеров. Варлаам, боясь, чтобы его не растерзали монахи, во множестве собравшиеся и из Афона, и из монастырей фессалоникских и византийских (они думали, что порицание равно касается всех их), приходит к архипастырю Константинополя и собору тамошних епископов и обвиняет Паламу не только в омфалопсихии и предосудительной молитве, но и в богохульном богослов-ствовании, именно в том, что «он вводит новые мнения в таинственное церковное богословие и хвалится видениями, полными гордости и самообольщения». Вследствие сего положено было открыть суд в великом храме Св. Софии, в присутствии самого царя, членов сената и ученых людей. Настал и назначенный день суда; на собор собрались все – не только те, которые обязаны были к тому своим служением, но и бесчисленное множество простого народа; явился в священное судилище и сам царь, оправившись несколько от болезни и укрепившись благодаря своей ревности о благочестии. Было решено – спорные богословские предметы пройти молчанием, как потому, что священные тайны Богословия не следует открывать неблагоговейному слуху простого народа, так и с тою целью, чтобы, когда Варлаам будет оправдывать свои нелепые слова и мысли, не оказалось, что и Палама виновен в богохульном и неприличном богословствовании, и чтобы не возникло отсюда волнений и смятений, вместо приличных делу тишины и порядка. Затем начались рассуждения о молитве. Что же касается до мессалианской ереси и других обвинений, взведенных на Паламу, то рассуждения о них были отложены на некоторое время. И если бы не последовала затем внезапно смерть царя, то вскоре достигли бы своей цели его сильные меры против ереси Паламы; они истребили бы эту ересь еще в самом ее зародыше. Скажу кратко: когда Варлааму не позволено было высказать открыто богословских обвинений, по вышесказанным мною причинам, он был посрамлен и уличен на основании разных его сочинений в недобросовестности, дерзости и предосудительном домогательстве славы от народа. Тогда и царь, возбужденный благородным честолюбием, сказал речь умную, удивившую всех и вполне приспособленную ко времени и обстоятельствам. Он, впрочем, сам не был удовлетворен и опечалился тем, что не имел и меня в числе своих слушателей. Обыкновенная моя головная боль страшно мучила меня, так что я никак не мог присутствовать на соборе, хотя и был накануне приглашен многими лицами и царем, и патриархом, и всем собором судей и подсудимых. С наступлением вечера собрание кончилось. Варлаам, горячо приняв к сердцу срам, какому подвергся, на всех парусах поехал в Италию, приют латинских обычаев и догматов, в которых был воспитан.
702
Перевод П. Шалфеева; текст приводится по изд.: Римская история Никифора Григоры, начинающаяся со взятия Константинополя латинянами. Т. 1 (1204 – 1341). СПб., 1862.