Да, она, как и та несчастная девочка, действительно была изнасилована, тому, конечно, суждено было случиться. Но ни образов, пи воспоминаний не было – только сосущее чувство униженности, брошенности, жестокости, усилившие чувство похотливости.
Увиденные накануне картины и вызванные ими чувства напугали ее, захотелось домой. К мужу, к его нежности, мягким мгновениям любви, когда вожделение сладко и контролируемо.
Итак, пришло второе откровение: ее ровесники умерли, а единственная, кто из них остался в живых, – уже старуха. Почему они умерли так рано? Она угадывала ответ: вечный страх, грязь, легкомыслие. Что они делали со своими мертвыми? Бросали в топь – подсказывала память. Могилу копает лишь тот, кто хочет помнить человека, для чего могила тому, кто представляет собой лишь часть единого тела, постоянно обновляющегося?
О чем напомнила ей старая женщина, ее изможденные черты лица, мягкий изгиб ее красивого носа? Она прикоснулась к собственному носу, нащупав пальцем горбинку.
«Ты можешь быть моей сестрой», – подумала она.
В следующий момент она вспомнила свою мать.
Образ был такой ясный, что ей захотелось сказать: «День добрый, мама. Я вернулась». – «Я вижу, девочка».
Она была красива, ее мать, с удивительным ястребиным носом; о, до чего она была красива! И одинока. Стая боялась и чуждалась ее, от группы к группе неслись сигналы тревоги: «Она в связях с высшими силами!» Даже вожак уважал ее, но и боялся. Никто не решался вмешиваться, когда она оставила при себе дочь, даже когда малышка научилась ходить.
Это было из ряда вон выходящим событием, ибо когда ребенок начинал ходить, он становился собственностью стаи. Мало кто, очень мало кто знал свою мать. И никто не знал своего отца.
– Почему ты удержала меня при себе, мама? – прошептала женщина, обращаясь к образу.
– Я любила тебя, дитя мое.
– Ты научила меня словам, мама.
– Да, а меня им научила моя мать.
– А что случилось, когда я убежала?
– Они убили меня.
– О, мама!..
Образ улыбнулся, словно хотел сказать, что это не так уж много, а женщина заплакала.
Она продолжала плакать и тогда, когда первые лучи солнца пробились через листву и образ матери растаял.
Она сознавала, что может контролировать еще лишь небольшой кусочек утра, а потом вернется Белый Свет и размоет границы; тогда снова настанет безвременье. И она сказала себе: «Я должна запомнить все. Решения, которые я принимаю, должны быть утренними. Ранними. Я должна что-то делать, двигаться». Женщина слезла с дерева и отправилась к источнику. Там сняла рубашку, помылась и попила. Стало холодно, и разум обострился. Она еще раз расчесалась, заплела волосы, глядясь в воду, как в зеркало.
«Вот ты там, – подумала она, обращаясь к своему отражению. – Ты похожа на свою мать: птичий нос, высокие скулы, большой, чувственный рот. Длинная шея, как у нее, большой лоб. Нет, ты красивее ее, круглее, менее изнуренная. – И добавила: – Пока еще».
Она еще ниже наклонилась к воде.
– Ты и жестче, – сказала она, продолжая разглядывать свои глаза: наблюдательные, настороженные. В глазах матери было еще что-то. Знание. А ей его не хватало.
В следующий момент она всей кожей ощутила, что кто-то наблюдает за ней. Обернувшись в испуге, она прямо перед собой увидела вчерашнюю старуху, смотревшую на нее расширенными от удивления глазами.
«Я голая», – подумала женщина и натянула на себя длинную рубашку. Это напугало старуху, та отступила на несколько шагов, но потом остановилась, продолжая пялиться.
Так они и стояли.
Женщина попыталась заговорить:
– Добрый день, я твоя сестра, я вернулась.
Но слова напугали старуху еще больше, и она снова попятилась. Женщина понизила голос и насколько возможно смягчила его. Повторила еще и еще раз:
– Я твоя сестра, я вернулась.
Теперь страх старухи ослаб, и она приблизилась: казалось, будто мягким голосом женщина притягивала ее к себе.
«Милостивый Боже, что мне делать? – думала женщина. – Она моя сестра, она старая и грязная. Я хотела бы помыть ее, дать ей мяса, порея, хлеба. Она вся в ушибах, царапинах, и у нее полно вшей, она скоро умрет, а ведь она, собственно, совсем не старая. Небольшой уход за ней – и она могла бы поправить свое здоровье».
Женщина протянула руки, сделала несколько шагов навстречу. Но и этого оказалось слишком много. Старуха исчезла между деревьями быстро, как молния, мягко, как напутанный зверь.
Она может позвать сюда остальных. Лучше собраться и вернуться в укрытие на дерево.
Взбиралась она на него со взглядом, затуманенным слезами. «Сатана, – сказала она себе. – Мы же могли встретиться по-настоящему, как сестры».