Выбрать главу

В помещении крематория не хватало места для всех присутствующих, но дождь кончился, поэтому музыканты остались на улице и продолжали играть. Аннабель и Бенни шли за гробом до самого входа, но когда дверь открылась, Бенни заупрямился. Он уже слышал про печь. Даже если то, что лежало в ящике, и не было его отцом, он не хотел смотреть, как это бросят в огонь и сожгут как полено или поджарят как кусок мяса. Поэтому он заявил, что останется на улице вместе с трубачом, который сказал на это: «Ништяк». Аннабель на какой-то момент растерялась, но потом приняла решение. Взяв руками гладкое круглое лицо сына, она быстро поцеловала его, сказала трубачу: «Не спускайте с него глаз», – и скрылась за дверью.

С панихидных мелодий оркестр перешёл на репертуар Бенни Гудмена. Кенджи больше всего любил Гудмена. Они сыграли «Body and Soul» и «Life Goes to a Party». Потом они сыграли «I’m a Ding Dong Daddy», и «China Boy», и «The Man I Love», и все это время Бенни представлял себе пламя печи, и сердце его бешено колотилось. Когда подошла очередь соло на кларнете в «Sometimes I’m Happy», духовые умолкли, и только барабанщик негромко отбивал ритм щеткой, подчеркивая молчание кларнета. Это была партия Кенджи, и казалось, что его призрачная импровизация все же доносится откуда-то из тумана. А может быть, Бенни действительно слышал ее. Он внимательно вслушивался, а в тот момент, когда минута молчания закончилась и вновь вступил оркестр, Бенни потихоньку ушел. Как и его отец, он был сухощавым. Худенький парнишка, как пескарь, проскользнул между музыкантами, которые к тому времени были уже изрядно навеселе и ничего не заметили. Бенни видел, куда ушла мать. Когда тяжелая дверь закрылась за ним, с улицы ещё доносилась музыка, но он теперь прислушивался к чему-то другому.

«Бенни?»

Голос доносился откуда-то из глубины здания, и Бенни пошёл туда. Чем дальше он шел по полутемному коридору, тем громче становился шум вентиляции. Вскоре он оказался в какой-то приемной с кушеткой и низкими мягкими стульями. На столике у стены стояла ваза с белыми пластиковыми лилиями, рядом с ней – коробка бумажных салфеток. Широкое панорамное окно выходило на ретортную печь, и хотя Бенни не знал, как она называется, он понимал, что происходит внутри, по другую сторону стекла. Он увидел там свою мать. Она держала отцовский кларнет, и в ее руках он выглядел странно и неуместно, потому что она не умела играть. Рядом с ней стоял вычурный гроб. Он был пуст. Куда подевалось тело? Мать была одна, не считая сотрудника крематория. Они стояли по разные стороны длинной и тонкой картонной коробки, такой невзрачной, что Бенни даже не замечал ее, пока вновь не услышал голос.

«Бенни?..»

Папа?

Это был голос его отца. Бенни едва слышал его из-за шума вентиляции, но понял, что он доносится из картонной коробки. Он встал на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь.

«Ох, Бенни…»

Голос отца был печальным, он словно бы хотел сказать что-то, но теперь было уже поздно; и действительно, в этот момент Аннабель кивнула и отвернулась, а служащий закрыл коробку крышкой.

– Мама! – закричал Бенни, стуча ладонями по стеклу. – Мама!

Словно по собственной воле, коробка начала двигаться.

– Нет! – крикнул Бенни, но стекло было толстым, а вентиляция громко шумела, и коробка продолжала двигаться по короткому пандусу к печи, заслонка которой открылась ей навстречу. Он увидел огненное жерло с языками пламени, услышал басовитый рев огня и воздушной тяги, к которым примешивалась одинокая трель тромбона с улицы. «Don’t Be That Way». Они играли «Don’t Be That Way».

– Нет! Нет! – кричал Бенни и стал стучать по стеклу кулаками.

Тогда Аннабель подняла глаза. Она сжимала в руках кларнет Кенджи, лицо ее было белым как пепел, и по нему струились слезы. Увидев сына за стеклом, она протянула к нему руки, и ее губы беззвучно произнесли его имя.

«Бенни!..»

Коробка за ее спиной скользнула в жерло печи, и заслонка закрылась.

К тому времени, когда они вышли из крематория, Бенни уже успокоился. Большинство музыкантов собрали вещи и разошлись по домам, только двое парней ещё бродили по мемориальному саду. Трубач, прислонившись спиной к стене, играл печальную версию «Smoke Gets into Your Eyes». Из высокой трубы крематория струился вверх прозрачный жаркий поток.